Перед тем как перейти к последней главе, к обсуждению прошлого и будущего нашего вида, давайте попробуем поставить мысленный эксперимент (для этого у нас имеется та самая превосходная эпизодическая память!). О том, что такое человек, мы судим по себе, по стандартам собственного вида. Это и понятно, ведь мы являемся единственным живым примером, который можно изучить во всех деталях. У нас большой мозг, некрупные зубы, мы передвигаемся исключительно на двух ногах, свободно обращаемся с разными устройствами (ну, может, кому-то чуть труднее даются мобильные телефоны или дистанционное управление). Все эти свойства в той или иной мере присутствовали и у других представителей рода человеческого, Homo, таких как Homo erectus и Homo heidelbergensis. Но все они, и неандертальцы тоже, вымерли, не дожив до современности, остались только мы. Поэтому мы, оглядываясь на наш эволюционный путь, соизмеряем “современность” с развитием наших признаков, то есть насколько череп стал высоким и округлым, насколько уменьшились надбровные дуги, насколько разрослись теменные доли мозга, сузились бедра, насколько всех стала заботить сексуальность, религиозность и мода (я, пожалуй, не в счет).
Но, как я уже говорил в этой главе, некоторые наши “особенности” и наши отличия от неандертальцев могли сформироваться просто случайно, за счет генетического дрейфа. А что, если климат на планете 200 тысяч лет назад был бы чуточку другим? Что, если масштабное извержение вроде Тобы произошло бы не на Суматре, а в Африке? Что, если бы ранние современные люди в Африке вымерли, а неандертальцы смогли бы выжить в Южной Европе и затем бы размножились до необходимого предела плотности и завершили до конца (а не остановились на полдороге) свою собственную “человеческую революцию”? А потом они оглядели бы свой успешно пройденный путь, обдумав те условия, которые выгодно отличали Евразию от Африки, где проиграли битву за выживание их крутолобые родичи. Наверное, свой эволюционный успех они бы объяснили крупным мозгом, увеличенным мозжечком, выдающимся носом, широкими бедрами, рыжими (у большинства) волосами и использованием черного пигмента древними предками – все эти признаки стали бы у неандертальцев набором черт “современности”. Или еще лучше: что было бы, если бы люди вымерли везде на планете, кроме острова Флорес, и определять признаки “человечества” выпало бы на долю миниатюрных “хоббитов”? Представим, что они выжили, продолжили свой исторический путь, их потомки распространились всюду и в конце концов разработали гипотезу “с острова Флорес”.
В этой книге мы путешествовали по планете во времени и пространстве, на миллионы лет и миллионы километров. И теперь мы готовы к тому, чтобы внимательно и с пристрастием окинуть взглядом все факты, разглядеть за ними прошлое и будущее эволюции нашего вида. Для меня писать эту книгу было счастьем и одновременно большим испытанием, потому что мне пришлось как следует переосмыслить и собственные взгляды, и идеи моих коллег. Я очень надеюсь, что и вы тоже отчасти изменили свои представления о том, что такое быть человеком.
Глава 9
Прошлая и будущая эволюция нашего вида
В последние сорок лет наука о происхождении современного человека двигается вперед семимильными шагами, и мне посчастливилось принимать самое деятельное участие в этом движении: я собирал окаменелости и археологические материалы, анализировал информацию по датированию и по генетике – и все это говорит в пользу нашего недавнего африканского происхождения. Однако все яснее видно, сколько неоконченных сюжетов в этой теме, сколько открытых фундаментальных вопросов. Сегодня мы можем отчасти сказать “где” и “когда”, но лишь единичные драгоценные “почему” удостоились определенных ответов. Мы, например, знаем, что становление современной формы черепа происходило в основном в Африке около 150 тысяч лет назад, но так и не знаем, что лежит в основе этих трансформаций. Возможно, тут сыграли какую-то роль изменения в форме мозга, но также каким-то образом сказались факторы, функционально связанные с челюстями, зубами, положением головы, речевым и респираторным трактами. При этом вполне может статься, что сработали факторы более прозаические и многие наши “особенные” свойства являются результатом случайного генетического дрейфа.
У нас с Тимом Уивером и Чарльзом Розманом, специалистами по эволюционной антропологии, вышла совместная работа, резюме которой мне кажется уместным привести здесь:
С помощью различных статистических тестов, используемых в количественной и популяционной генетике, мы показали, что морфологические различия черепа неандертальцев и современных людей вполне объяснимы с позиций генетического дрейфа. Были изучены вариации 37 признаков черепа. Материалом послужили промеры 2500 черепов современных людей из 30 популяций и 20 черепов неандертальцев. Также собрана статистика по 377 микросателлитным локусам у 1056 современных индивидов из 52 популяций, затем проведено сопоставление генетических и морфологических данных. Эти данные позволили заключить, что черепа современных людей и неандертальцев составляют всего лишь два вероятных тренда из широкого пространства случайных эволюционных возможностей, а не какие-то целенаправленные адаптации.
Не будем забывать, что вариабельность черепов нынешних людей весьма значительна, и это несмотря на тесное генетическое родство популяций. Именно на основе морфологических различий криминалисты уверенно определяют, откуда тот или иной череп. Как мы видели, изрядная часть различий сформировалась за счет дрейфа и накопления мутаций, ведь современные люди распространялись небольшими группками. А если сравнить морфологическое разнообразие с неандертальским, то оно становится еще явственнее, еще очевиднее. Как отмечал Эрик Тринкаус, мы ушли от предковой формы, схожей, по-видимому, с гейдельбергским человеком, много дальше, чем неандертальцы. Но многие нюансы нашего строения по большому счету сформировались в результате географического размежевания c неандертальскими кузенами, произошедшего 400 тысяч лет назад, после чего и мы, и они пошли, без всякого подстегивания, каждый своим путем. Вполне возможно, что черепные признаки приматов и ранних людей подвергались жесткому очищающему отбору, а мы (и в некоторой мере неандертальцы) смогли несколько раздвинуть его рамки за счет культурных адаптаций, и потому вариации формы черепа получили больше свободы.
Если взглянуть на “современные” культуры, то сразу становится видна разница между ними и теми, что были прежде. “Наши” культуры гораздо разнообразнее, срок их жизни существенно короче, чем у культур среднего палеолита и уж тем более чем у культур нижнего палеолита с их скудными вариациями – кто-то их окрестил “два миллиона лет скуки”. Разнообразие современных культур наверняка объясняется множеством причин. Одна из них – широчайший ареал современного человечества и, соответственно, разнообразие условий жизни, к которым мы адаптировались. Но даже в пределах одного региона – возьмем, к примеру, верхнепалеолитических европейцев – культурное разнообразие было высоким, и культуры сменяли друг друга через каждые несколько тысячелетий, хотя все это время условия в Европе оставались сравнительно холодными (пусть и с заметными флуктуациями). Антропологи Роберт Бойд и Питер Ричерсон считают, что самое главное свойство Homo sapiens – способность к имитации и обучению друг у друга, присущая нам с раннего детства. И то, что выучивается в диалоге со сверстниками, потом проверяется и репетируется в широком кругу, человеческие общества оказываются для этого наилучшим плацдармом: чем выше плотность социальных контактов и чем они шире, тем лучше для человека и общества. По мнению Бойда и Ричерсона, в условиях резкой смены климата и окружающей обстановки, когда люди то и дело оказывались в бедственном положении (а я бы добавил, когда люди небольшими группками осваивали незнакомые ландшафты), одиночкам не было места, они бы не осилили изобретать раз за разом новые способы выживания и уж точно не смогли бы выработать никаких эволюционных адаптаций – просто не успели бы.
