— А что если ему помогали?
— В городе никто не пропал, — ответил начальник полиции с
многозначительной улыбкой.
— Тогда тот, кто ему помогал, может быть, до сих пор в
городе? спросил репортер. — Один из наших детей?
— Маловероятно. Мы думаем, что Пол Уэйнрайт сейчас в
Нью-Йорке или скоро там будет, — сообщил начальник полиции.
— Откуда вы знаете?
— Почему в Нью-Йорке?
— Документы, найденные в комнате подозреваемого, — сказал
сержант с грубым голосом, обозначенный на табличке как Джеймс Роарк.
— Какие документы?
— Он оставил дневник?
— Он оставил свою семью. Мертвую, голую и разрезанную на
мелкие куски, — каркнул Роарк.
В этот момент седьмой канал снова переключился на Элизабет
Чанг в студии. Как она сказала, существуют "вполне достоверные"
сообщения, что полиции известно о том, что я уже в Нью-Йорке и они сузили
область поиска до определенных районов города.
Но самое приятное — чуть не пропустил — было на десятом
канале. Интервью с людьми, которые меня знали.
Мистер Ханикат, директор школы, с которым я и двух слов не
сказал, заявил:
— Спокойный мальчик. Выдающийся ученик. Друзей немного.
Мисс Терримор, консультант по семейным проблемам — обвисший
кусок жира, который старается подтянуть себя сшитыми на заказ костюмами:
— Не раскрывая конфиденциальных сведений, я могу только
сказать, что это был талантливый, очень обидчивый и очень проблемный ребенок.
Она разговаривала со мной дважды, и оба раза лопала мятные
таблетки от кашля и еле поднимала на меня глаза от заполняемых бумаг. Прием в
кабинете: как себя чувствуешь? Хорошо, следующий. У нее можно было автоматом
помахать перед глазами — она бы только вытерла нос и спросила: "Как себя
чувствуешь?"
Джерри Уолтер — "Турок", Турок-Тупица, одет как
мексиканец, а сам засранец:
— Мы с Полем были в одном классе три семестра, и этот тоже.
Я с ним сидел на одной парте, потому что все по алфавиту, а у нас фамилии
рядом. Пол много не разговаривал. Хорошо учился. Улыбка у него странная, прям
мороз от нее по коже. Близких друзей у него не было. Вообще не знаю, были ли у
него друзья. Но мне он несколько раз помог.
Помог. Два семестра подряд давал ему списывать домашние
задания.
Милли Ружелло, красивая и спелая, одета умело, губы
подкрашены красно и полно для камеры, в отсутствующих глазах деланная женская
заботливость:
— Я бы не сказала, что мы были друзьями. На самом деле мы с
Полом даже много не говорили. Он был немного жутковат. Но никогда ничего
плохого от него не видели.
Жутковат? Дурак задним умом крепок. Никогда, никогда не был
я жутковат. Я был нормальный мальчик с чищеными зубами в чистой одежде,
смеялся, когда полагается смеяться, делал домашние работы, которых требовали
учителя, сокрушался, как полагается, хотя и без сожаления и гнева, по поводу
распространения в мире голода, СПИДа, демографического взрыва. Бесчеловечности
человека по отношению к человеку.
Я ходил на баскетбол, футбол, митинги и даже приводил кузину
Дорси на бал старшеклассников. Тема: Начало весны.
Милли Ружелло,
Губы, как ягода спелая,
Одета всегда умело,
Никогда не скажет "хелло".
Ружелло, Милли,
Кожа как лилия,
Думает только с усилием.
Что я с тобой сделал!
Мистер Джомберг, тяжело дышащий, сердце и эмфизема, одетый
для такого случая в поношенные джинсы и фланелевую рубашку красную с черным,
держит пальцы в жилетных карманах. Человек-гора, местный носитель народной
мудрости.
— Уэйнрайты были порядочные люди, всегда здоровались.
Девочка умная, всегда такая вежливая и дружелюбная, не то что вся теперешняя
молодежь. Мальчик? — Мистер Джомберг покачал головой. — Загадка. Всегда
вежливый, немножко интересовался моим садом, отлично играл-с моей собакой. Это
все невероятно.
Загадка? Мистер Джомберг что, в словарь лазил? Прильнул к
ответвлению главного потока бессмысленных клише? Садом интересовался? Он что,
мистер Джомберг, жил в стране собственных фантазий? И собака? Я всегда всерьез
подумывал выпотрошить эту рычащую, мерзкую, грязнозубую тряпку.
Конни в камеру не сунули. Тоже хорошо. Она была бы для них
бесполезна, хотя могла бы сказать обо мне пару хороших слов. С Конни я всегда
был вежлив. Как и со всеми.
С каждым днем седьмой канал уделял все меньше и меньше
внимания мне и тому, что я сделал. Национальные новости бросили меня на третий
день. Седьмой канал — сегодня. Новых известий обо мне не было. И нечего было
сообщать.
Каждый день я в два часа ночи осторожно спускался в ванную,
прислушиваясь, чтобы никого в доме не было, пользовался туалетом, умывался,
вытирал умывальник туалетной бумагой, спускал в унитаз все, что надо было
спустить, и быстро уходил в шкаф.
Спускаясь в первый раз, на третий день, я был, должен
признать, слегка взволнован. Не испуган, нет. Приключение. Вызов. Опасность. Я
остановился посреди комнаты, и свет почти полной луны мне показал, что комнату
прибрали, хотя я это уже и так знал по дневным звукам. Кровать у стены,
ободранная до пружин. Комод в углу, сверху все снято. Стол пустой.
Днем полисмен с грубым голосом, Джеймс Роарк, провел по дому
мою тетю Кэтрин. Я слышал, как открылась дверь моей комнаты.
— Вы готовы туда войти, миссис Тейлор?
Она не ответила — наверное, кивнула головой.
— Я буду здесь, если буду нужен — позовите.
Шорох. Открывается картонная коробка? Так я себе
представлял. Открываются ящики. В коробку что-то сыплется, задевая за стенки.
Тетя Кэтрин тяжело дышит. Ее муж, брат моего отца, бросил их с Дорси, когда я
был маленьким. Интересно, прочтет ли он об этом или увидит в телевизоре, если
только раньше не умер.
Условное предложение, поняли, мистер Волдермер? Вы меня
хорошо учили, мистер В., а я слушал. Расскажите мистеру В., если его встретите,
как я хорошо строю условные предложения.
Комната моя — точно гроб, погруженный во тьму, ждущий удара
судьбы. Она съежилась, загоняя меня в угол, где можно скорчиться, как зародыш в
чреве перед абортом.
Я забрался обратно и запечатал вход.
Это было через две недели во вторник в два тридцать ночи. Я
бросил зеленый мусорный пакет с грязными вещами и еще один такой же с едой и
мусором на пол шкафа. Откинул фальшивый потолок над вешалкой, откуда давно уже
сняли все мои вещи, и крадучись спустился вниз. Пятнадцать минут ушло на то,
чтобы запечатать потолок. По мне катился пот. Ночь была жаркая, а кондиционер
отключен. А кому он нужен? Телевизор, радио и все книги, кроме одной, я оставил
в запечатанном лазе. А взял с собой стихи Байрона в бумажной обложке, которые
сунул в задний карман. И магнитофон я тоже взял. Я собирался создать хронику
своего путешествия по жизни. Ленту за лентой, ленту за лентой. Сотни лент, если
не тысячи. Их я оставлю на открытом месте, с тщательно составленным каталогом,
сообщающим посетителям, что я собираюсь когда-нибудь их опубликовать.
