Через три года, пять лет или пятьдесят этот дом будет
перестроен или снесен — если не развалится через два месяца, потому что никто
не захочет его покупать — и какой-нибудь археолог поневоле откроет следы моего
укрытия в лазе.
Восхитится он моей сообразительностью или обзовет
сумасшедшим? У меня нет иллюзий насчет людей.
Я кладу на землю шуршащие пакеты с мусором, чтобы открыть
дверь. И потом вниз по лестнице, через заднюю дверь, а пакеты выбросить на
помойку за супермаркетом "Рэйнджел и Пейдж". Выход в среду утром.
Потом, с рассветом — утренний велосипедист, голову пригнуть, на хайвей, и кто я
на самом деле такой — остается…
Скрытым.
Пол Уэйнрайт тихо сошел по ступеням, нащупывая путь и почти
полной темноте, мусорные пакеты постукивали его по спине, в руке зажат
магнитофон. В гостиной ближайший уличный фонарь посылал полосу фильтрованного
света сквозь закрытые шторы окна.
Пол сделал четыре шага к кухне, когда услышал голос отца:
— Положи их, Пол.
Пол уронил пакеты и повернулся в темноту гостиной.
— Подойди и сядь в кресло у окна, — сказал отец.
Колени Пола обратились в студень. Целую минуту он стоял
неподвижно, и снова голос из любимого кресла отца произнес.
— Сядь, Пол. Сядь.
Пол добрался до кресла у окна и вперился в темноту,
говорившую голосом отца.
— Я хочу знать, почему, — устало сказал отец.
— Вы не мой отец! — сказал Пол.
— И благодарю за это Бога, — ответил голос.
— Вы Роарк, Джеймс Роарк. Сержант Джеймс Роарк.
Роарк уже почти задремал, когда услышал над головой звук.
Стук, за ним второй. Потом послышались шорохи и какой-то шлепок — дерева или
пластика обо что-то твердое. Может быть, грабитель, но Роарк так не думал.
Первую неделю после убийства он спал по два-три часа
урывками каждую ночь. Жена напомнила ему, что они должны съездить навестить
дочь в МаунтХолайок через две недели и что он должен подать заявление на
отпуск. Он сказал "да" и забыл, а когда настало время ехать, он
сказал "нет". Он должен был остаться. Найти Пола Уэйнрайта.
Жена не спорила. Она видела Роарка таким однажды, когда они
потеряли первого ребенка, которому еще не исполнился год. Лучше оставить его в
покое. Пусть оклемается. Так, как это было уже в тот раз двадцать пять лет
назад.
Когда жена уехала, Роарк взял отпуск и днем спал дома,
опустив шторы и отключив телефон. А ночью он тихо пробирался к дому Уэйнрайтов,
входил и садился в гостиной ждать, надеясь, что мальчик вернется, временами
уверенный, что так и будет, временами почти зная, что он не придет. Он был
уверен, что мальчик не уехал в Нью-Йорк. Слишком явными были намеки, слишком
наспех разрисованы карты, кровь в углу одной из них принадлежала мертвому отцу,
а это сильно наводило на мысль о том, что карты положили в ящик после его
убийства. Не было свидетельств, что мальчик, похожий по описанию на Пола,
проезжал через какой-нибудь ближайший город или садился в автобус, поезд или
самолет. Вторая машина семьи все еще стояла в гараже. Нет, все шансы были за
то, что Пол Уэйнрайт все еще где-то в Плацтауне. Его искали, расспрашивали
людей и ничего не нашли, и потому Роарк цеплялся за надежду, что мальчик
вернется домой, когда сочтет это безопасным, вернется за вещами, спрятанными
деньгами, вернется бросить последний взгляд. Ничего не говорило в пользу этого
предположения, но у Роарка было предчувствие. В прошлом предчувствия его,
бывало, обманывали. Обманывали чаще, чем сбывались, но ничем другим он не мог
оправдать необходимость сидеть в гостиной Уэйнрайтов и ждать. А сейчас пришло понимание,
что Пол Уэйнрайт прятался в доме двумя этажами выше больше двух недель. В
полосе света из окна мальчик был бледен и худ, и темная футболка на груди
колебалась в такт биению сердца.
— Что у тебя в руке? — спросил Роарк. — Подними.
Мальчик поднял портативный магнитофон.
— Положи рядом с собой на подоконник.
Роарк все потирал небритые щеки.
Пол положил магнитофон на подоконник.
— Теперь прокрути, что у тебя там.
— Я… — начал Пол.
— Прокрути, — настаивал Роарк, и Пол включил перемотку. Они
сидели вдвоем, слушая жужжание моторчика, потом машина щелкнула, и Пол включил
воспроизведение. Через двадцать минут магнитофон щелкнул и отключился.
— Мало что объясняет, — сказал Роарк.
— Это все, что есть, — ответил Пол.
— Здесь не сказано, почему, — сказал полисмен. — Мне нужен
ответ.
— Когда мне было десять, — проговорил мальчик, — я
обнаружил, что у меня нет чувств ни к кому, никаких. К друзьям, к семье. Они
для меня ничего не значили. Я их не любил. Не ненавидел, нет. Я просто был
лучше их, умнее, потому что меня не связывало…
— Чушь, — перебил Роарк.
— Нет, это правда.
— Зачем ты, ради всех чертей, изнасиловал свою собственную
сестру перед тем, как… перед тем…
— Потому что мог. Я мог сделать все. Меня возбудила власть,
кровь, ровным голосом ответил мальчик.
— А мать, о Господи? Пацан, чем ты вырвал у нее сердце —
голыми руками?
— И ножом, — добавил мальчик.
— Последний вопрос. Зачем ты пырнул отца не один раз, а
шесть?
— Пятнадцать, — сказал мальчик. — Я его ткнул ножом
пятнадцать раз.
— Лента — это чушь, правда, сынок? Ты хотел найти способ,
чтобы тебя поймали и чтобы кто-то тебя выслушал. Не поймай я тебя сегодня, ты
бы нашел способ, чтобы тебя поймали.
Пол Уэйнрайт попытался рассмеяться, но вышел только сухой,
душащий звук.
— Твою сестру никто не насиловал, Пол, и никто не вырывал
сердце у матери, но" ты прав. Твоего отца пырнули пятнадцать раз.
— Я их убил, — сказал Пол, и голос его сел. — И почти смог
удрать.
— Не-а, — мотнул головой Роарк. — Ничто в твоей жизни не
похоже на пацана на ленте или на то, что случилось в комнате. Хочешь знать, как
я себе это представляю?
— Нет.
— Я все равно расскажу. Ты тогда вернулся вечером в
понедельник с бейсбола. Дома был только отец. Он тебе сказал что-то вроде:
"Пойдем к тебе в комнату, я хочу тебе кое-что сказать". У тебя было
хорошее чувство, ты подумал, что это что-то хорошее — или что-то плохое, кто
знает. Ты поднялся наверх, и открыл дверь, и увидел, что он сделал с твоей
матерью и сестрой. Ты озверел от страха и злости. Ударил его лампой, а когда он
упал, ты выхватил у него из руки нож и стал его пырять — по разу за каждый год
твоей жизни.
