Кэтрин Птейсек
Заездили
Жизнь медленно вытекает из меня капля за каплей… мои
несчастья высасывают из меня все соки, точно какой-нибудь вампир. Нет, скорее
паук. Паук ничем не лучше вампира — он сидит на своей паутине, дожидаясь
жертвы, и, изловив добычу, высасывает бедняжку, пока от нее не остается одна
сухая, пустая оболочка.
Это обо мне… это я стремительно превращаюсь в пустую шкурку.
В прихожей, поглядев в зеркало, я обнаруживаю мелкие
морщинки вокруг глаз — а ведь еще несколько месяцев назад их не было, я твердо
знаю. Кожа у меня сухая… как пустыня. Я выгляжу на десять — нет, пятнадцать —
лет старше, чем на самом деле.
Сохну… высыхаю… рассыхаюсь… рассыпаюсь в прах…
Хрипло вздохнув, я перебираю письма. Руки начинают трястись.
Я знаю, что лежит в этих чопорных конвертах — их можно не распечатывать.
"Вы просрочили…"
"Вы просрочили…"
"Вы просрочили…"
"Вы должны были внести платеж Х месяцев назад".
"Мы передаем ваши счета в Агентство взыскания
долгов".
"С сожалением напоминаем, что вы должны немедленно
связаться с нами…"
"Мы будем вынуждены…"
А на текущем счету у меня всего тридцать восемь долларов.
Моя рука комкает конверты. Торопливо принимаюсь их
разглаживать.
Не знаю, что тут делать — плакать или ругаться на чем свет
стоит. После того как Джек от меня ушел — уже несколько месяцев кряду, — я
пробовала делать и то, и другое.
Не помогло.
Сколько писем я написала кредиторам, объясняя, что не
пытаюсь их обжулить и всерьез намерена вернуть долги, но очень-очень
постепенно, иначе не получится. Но начинается новая неделя, и телефон вновь
разрывается от требований денег, а почтовый ящик, набитый грозными письмами,
чуть не лопается по швам. Сейчас звонки пошли такие кошмарные, что я живу,
выдернув телефонную вилку из розетки. С телефоном тоже все не слава богу — за
последнее время его уже дважды отключали. Свет мне пока не вырубили — но
обещают.
Скрипнув зубами, я швыряю корреспонденцию на комод в
прихожей, на груду прочих нераспечатанных конвертов, в том числе — от Джека.
Заложив за ухо непослушную прядь, хватаю картину, ключи и
сумочку и выскакиваю из дома. Стекла в двери жалобно дребезжат.
До работы у меня еще уйма времени, так что сначала я заеду в
багетную мастерскую, заказать рамку для картины. Это полотно маслом, которое
мне заказали много месяцев назад. На прошлой неделе я его закончила. Картина
еще не совсем высохла — слишком уж влажная погода стоит, — но ждать нельзя: мне
нужны деньги. Я много раз начинала работу над этой картиной, но прошло черт
знает сколько времени, пока она обрела пристойный вид. Я ею не совсем довольна,
но… Жутко обидно, что для занятий живописью у меня не хватает ни времени, ни
сил, но тут уж ничего не поделаешь; хорошо еще, что удается улучить несколько
часов на выходных. И вообще, постоянный депресняк как-то не очень способствует
вдохновению.
"Не сдавайся", — говорят мне друзья, и я пытаюсь;
пытаюсь находить в жизни положительные моменты, пытаюсь надеяться, что все
изменится к лучшему… но это трудно… ужас как трудно.
На перекрестке я сворачиваю налево. Перед "зеброй"
скопилась целая вереница машин. Невесть почему — движение на перекрестке не
очень-то оживленное, и улицу никто не переходит. Я барабаню пальцами по рулю.
Балуюсь со стеклами: поочередно опускаю их и поднимаю. Левое, правое, левое…
Подправляю сиденье, зеркало заднего вида, боковое зеркальце. Уже собираюсь
посигналить, но тут открытая машина передо мной переползает вперед на несколько
футов. Тащусь за ней, держа ногу на тормозе. Струйка пота стекает по моей
спине; наклоняюсь к рулю, чтобы обдуло. Надо бы включить кондиционер, но тогда
мотор перегреется. Господи, какая жара стоит; дождем даже не пахнет, прогнозы
гласят, что тридцатиградусная температура удержится в течение ближайшей недели.
Если не дольше.
Внезапно меня кто-то толкает сзади, и я только непонимающе
хлопаю глазами.
Ага, поняла: какой-то идиот в меня врезался. Выскакиваю
полюбоваться повреждениями.
Виновница, старушка с седыми кудрявыми волосами, медленно
выбирается из своего "ягуара". Нижняя губа у нее дрожит. Подойдя ко
мне, она начинает плакать.
— Извините, ради Бога. Я не хотела в вас врезаться. Я
думала, вы дальше продвинетесь. Простите, ради Бога. Простите. Мне очень жаль.
— Она выламывает руки, руки, темные от "старческой гречки", руки с
выступающими синими венами.
Я вспоминаю, как в последний раз виделась со своей матерью:
ее скрюченные пальцы, набрякшие, толстые вены; когда же я взяла ее руку, она
оказалась холодной, холодной, как лед. Внутри меня накапливается злость, и я
ору:
— Сука, идиотка, ты не соображаешь, что делаешь! Следила бы
за дорогой, вместо того чтобы радио крутить или волосы свои поганые
расчесывать! Тебе еще повезло, что я не взяла с собой ребенка!
Ухожу и уезжаю — пробка за это время уже рассосалась. Вся
дрожа, я смотрю в зеркало и вижу, как старушка чуть ли не падает на свой
"ягуар". Кусаю губы. Сама не знаю, чего это я так взвилась. Мой
бампер практически невредим — это ее машина поцарапана. Ее слезы разбудили во
мне жалость — и почему-то разозлили еще сильнее, вселили желание врезать ей как
следует.
А что это я ляпнула насчет ребенка? Нет у меня ребенка.
Меня трясет. Должно быть, это все из-за жары. Из-за жары и
влажности.
У багетной мастерской припарковаться негде. Оставляю машину
перед соседним зданием. Идти жарко, асфальт липнет к подошвам; какое-то дерево
роняет на тротуар свои гнилые плоды.
Когда я вхожу, тип за прилавком даже не смотрит на меня. Он
разговаривает по телефону, почти шепотом — значит не с клиентом. Жду минуту.
Две. Три. Наконец, простояв перед прилавком около пяти минут, откашливаюсь.
— Мне пора. Перезвони через минутку.
По моим предположениям, операция по заказу рамы займет
больше минуты, но я молчу.
— Что вам? — спрашивает тип. Голос у него обиженный —
клиенты явно мешают ему жить.
— Я звонила вам на неделе… кстати, еле пробилась: телефон
все время занят. — Я испепеляю его взглядом, теперь мне ясно, почему у них все
время занято. — Мне нужно вставить эту картину в раму; человек, с которым я
говорила, сказал, что это займет всего несколько дней.
