Он закончил вечером в воскресенье, повесил платье в
примерочной вместе с остальными, потом завернулся в пальто и шарф и свалился на
диван. В понедельник он встанет пораньше и сделает финальные приготовления к
приему публики.
Ночью власть холода прекратилась. С юга пришел теплый фронт,
сметя холод, как паутину. Линдерштадт во сне расстегнул пальто и размотал шарф.
Ему снилось лето, и они с отцом пускали змея на пляже. Проснулся он почти в
полдень. В комнате было душно от жары. На улице собралась толпа, ожидая
открытия. Осы не было.
Он обыскал мастерские, кладовые, офисы. Он залез под крышу и
спустился в подвал. Наконец он вернулся в салон, озадаченный и несколько
оглушенный. Около того места, где была оса, он заметил бумажную сферу размером
с маленький стул. С одной стороны она была открыта, и внутри шли слои
шестиугольных ячеек, сделанных из того же бумажного материала, что и оболочка.
Проблеск понимания забрезжил у Линдерштадта, а когда он увидел, что его платья
исчезли, он понял, в чем была ошибка. Оса была совсем не Sphecida, a Vespida —
бумажная оса. Ее диета состоит из древесины, листьев и прочих натуральных
волокон. И она съела собственные платья.
Линдерштадт смотрел на остатки своей работы. Гнездо было
красиво своей собственной красотой, и мелькнула мысль показать его как
продолжение коллекции. И тут ему на глаза попался кусочек непереваренного
материала, выглядывающий из-за бумажной сферы. Это была фата невесты, и он
прошел за ней вокруг гнезда, где она стояла на полу как фонтан застывшего в
воздухе пара, отделенная от платья, но не тронутая. Снаружи толпа уже
стучалась, чтобы ее впустили. Линдерштадт отдернул занавесь и приподнял
паутинную фату. Она загорелась на солнце. Как мельчайший фрагмент памяти, она
пробудила все воспоминания. Он надел ее себе на голову. Улыбка заиграла на его
губах — впервые за много месяцев. Глаза его сияли. Когда все исчезло, нечего
стало прятать. И единой нитки будет достаточно. Подтянутый, гордый и прямой,
Линдерштадт пошел открывать дверь.
Джон Ширли
Барбара
— Мужиков не трогаем, понял? Даже старых — эти козлы все
чокнулись на оружии, в натуре; ты себе думаешь: "Ну, этот белый дедуля ни
хрена не может", тут-то он тебя и уроет, — говорит Ви-Джей Рибоку. Они
стоят под навесом автобусной остановки, наблюдая за автостоянкой торгового
центра. День клонится к вечеру. Калифорнийский весенний ветерок гонит по
автостоянке мусор. Вот пролетели два вощеных стакана из "Тако-Белла"…
— У него, типа, "А-Кэ-Эм" в инвалидной коляске
найдется? — хохмит Рибок. "Хоть он и закончил школу, но все равно остался
присяжным шутом класса", — думает Ви-Джей.
— Смейся-смейся, а некоторые из этих хренов вооружены что
надо. Один такой сраный склеротик застрелил Гарольдову собаку. А собака
всего-то к нему на крыльцо забежала. У них "МИ-16", понял? Пиф-паф —
и тебе кранты.
— Значит, ты думаешь… лучше брать баб? — задумывается Рибок,
выцарапывая на прозрачной пластмассовой стенке свою личную метку. Ключом. Это
ключ от дома его бабушки. Маманя Рибока слиняла из города с одним белым кадром.
— Бабы тоже бывают вооруженные. Почти у всех — баллончики с
перцем, это точняк, но умный человек не даст в себя прыснуть, понял? Отбираешь
баллончик и фырк ей в глаза, — говорит Ви-Джей и кивает, словно соглашаясь сам
с собой.
— А как, бля, она деньги из банкомата достанет — с перцем-то
в глазах?
— Слышу. Слышу. Значит, так — хватаем суку сзади, перец
отбираем. А попозже, может, и трахнем, в натуре.
— Когда начнем? — спрашивает Рибок.
— А че, давай вот эту, блин.
Она знает: Эйвери ее любит. Все признаки налицо. Когда он
говорит: "Барбара, больше не звони мне…", это означает: "Не
сдавайся, Барбара". Достаточно услышать, с каким придыханием он произносит
эту фразу. Нет, просто сердце кровью обливается — как же он страдает, мой
Эйвери. Ему никак нельзя высказать вслух то, что он думает на самом деле —
разве позволит эта ведьма, эта его супружница; ведьма на метле, ведьма Вельма
вечно у него над душой висит. Держит в тисках его яйца, извините за выражение.
Не дает ему проявить мужское достоинство. Посадила его мужское достоинство в
клетку. Как только Эйвери мог согласиться, чтобы Вельма работала в офисе. Как?
В те времена, когда Барбара работала с Эйвери в офисе, все
было прекрасно, они угощали друг друга лакомствами и Эйвери улыбался ей той,
особой улыбкой, в которой читалось: "Я тебя хочу, несмотря на то, что не
могу это высказать вслух; и ты знаешь, что я тебя хочу, и я знаю — я тебя
хочу". Просто чудо, сколько всего можно вложить в одну улыбку! Но Вельма
держит его на поводке, точно Эйвери — маленькая собачка с косматой шерстью,
спадающей на глаза, да-да, у Эйвери крохотные карие собачьи глазки.
Барбара выходит из торгового центра, и в ее соломенной сумке
итальянской крестьянской сумке из "Сверхцены", где продаются
импортные товары — лежит подарок для Эйвери; может, надо было все-таки выписать
чек на часы, думает Барбара, а то ведь дело рискованное, она в жизни еще ничего
не воровала, практически ни разу, но всяком случае — таких дорогих вещей, и
вполне возможно, за ней теперь следят, ждут, пока она пересечет какую-нибудь
установленную законом границу, и вряд ли они поймут… "За часы заплачено
любовью", — скажет она им, но разве они поймут — да не больше, чем Вельма!
Это Вельма заставила Эйвери уволить ее.
Барбара дрожащими руками отпирает машину. И вся холодеет,
когда слышит обращенный к ней мужской голос, резкий такой тон. Она уверена —
это полицейский из торгового центра. Оборачивается. Видит какого-то негра,
совсем молодого, довольно симпатичного. Наверно, ему нужны деньги. Сейчас
расскажет, что у него кончился бензин и ему нужна всего-то пара долларов на
бензин… знаем мы эти истории.
— У меня нет с собой мелочи, — говорит она. — Я считаю, что
милостыню подавать не следует — она лишь стимулирует нищенство.
— Тетка не слушает, — говорит другой негр, тот, что повыше.
Сколько им лет? Не больше двадцати.
— Зырь, — говорит первый и, расстегнув свою синюю куртку,
демонстрирует, что его рука сжимает рукоятку револьвера, спрятанного за поясом
его джинсов. — Я сказал: "Садись в машину и не ори, или я тебе хребет прям
щас прострелю".
Хребет, сказал он. Прострелю тебе хребет.
Как выясняется, их зовут Ви-Джей и Рибок. Рибок все время
твердит, чтобы она сделала ему минет. Ви-Джей невежливо отзывается о ее
внешности и возрасте, хотя ей всего тридцать восемь, да и весит она всего
фунтов на тридцать больше нормы.
— Не все сразу, — повторяет Ви-Джей. — Она у тебя отсосет.
Но не все сразу.
