— Ииии!.. Я тебя проучу! В последний раз проучу…
— Мой Бог, он обмочил свои брюки! — ахнула женщина за
соседним столиком. Голос ее был тихим, но далеко разнесся в тишине, которая
наступила, пока метрдот набирал воздуха в легкие для нового визга, и я увидел,
что она не ошиблась. По брюкам фрачной пары тощего визгуна расползлось темное
пятно.
— Послушайте, болван! — сказал Хамболд, поворачиваясь к
нему, и метрдот выдернул левую руку из-за спины. Она сжимала самый большой
мясницкий нож, какой мне доводилось видеть. Не меньше двух футов длиной, и
верхняя часть лезвия чуть выгибалась, точно абордажная сабля в старом пиратском
фильме.
— Берегитесь!!! — крикнул я Хамболду, а щуплый мужчина в
очках без оправы, сидевший за столиком у стены, завизжал. Извергая на скатерть
перед собой пережеванные коричневатые кусочки.
Хамболд словно бы не услышал ни моего крика, ни визга
очкарика. Он грозно хмурился на метрдота.
— Не думайте, что еще когда-нибудь увидите меня здесь, если
вы таким образом… — начал Хамболд.
— Иииии! ИИИИИИИИИ! — провизжал метрдот и взмахнул ножом,
повернув его плоской стороной лезвия. Послышался шелестящий звук, будто шепотом
произнесли короткую фразу. Точкой послужил звук погружения лезвия в правую щеку
Уильяма Хамболда. Кровь из раны брызнула фонтаном мелких капелек. Они украсили
скатерть веером пунктиров, и я увидел (никогда этого не забуду), как ярко-алая
капля упала в мой бокал с водой и канула на дно, а за ней протянулась розоватая
нить наподобие хвоста. Что-то вроде окровавленного головастика.
Щека Хамболда рассочилась, открыв зубы, а когда он прижал
ладонь к извергающей кровь ране, я увидел на плече его темно-серого костюма
что-то розовато-белое. Только. Когда все осталось позади, я осознал, что это
была мочка уха.
— Скажи это себе в уши! — яростно визжал метрдот на
кровоточащего психотерапевта Дианы, который стоял столбом, держась за щеку.
Несмотря на кровь, лившуюся между его пальцев и через них, Хамболд обрел жуткое
сходство с клоуном, получившим очередную пощечину. — Зови к своим паршивым
сплетникам — друзьям с улицы… ты, мразь… Ииии!.. ДРУГ СОБАЧИЙ!
Теперь уже визжали другие люди, главным образом, я полагаю,
при виде крови. Хамболд был могучего сложения, и кровь из него хлестала, как из
зарезанной свиньи. Я слышал, как ее капли стучат по полу, точно вода из
прохудившейся трубы, а его белая рубашка была теперь красной на груди. Галстук,
который прежде был красным, теперь стал черным.
— Стив? — сказала Диана. — СТИВЕН?
За столиком у нее за спиной чуть слева обедали мужчина и
женщина. Теперь мужчина — лет тридцати, красивый мужественной красотой
кинозвезды — стремительно вскочил и кинулся в сторону двери.
— Трой, не бросай меня! — завизжала его дама, но Трой даже
не оглянулся. Он совершенно забыл про библиотечную книгу, которую должен был
вернуть, а может быть, про автомобиль, который обещал отполировать.
Если посетителей в зале сковал паралич (было так или нет, я
решить не берусь, хотя как будто успел увидеть очень много и запомнить все), в
эту секунду он исчез. Снова раздался визг, и все повскакали на ноги. Несколько
столиков опрокинулось. Хрусталь и фарфор разлетались осколками. Я увидел, как
мужчина, обнимая за талию свою даму, проскочил за спиной метрдота. Ее пальцы
впивались ему в плечо, будто клешни. На мгновение ее взгляд скрестился с моим.
Глаза у нее были пустые, как у греческого бюста. Смертельно бледное лицо ужас
преобразил и харю ведьмы.
Все это заняло секунд десять или, может быть, двадцать. Мне
они запомнились как серия фотографий или кадриков на киноленте. Временного
протяжения у них не было. Время перестало существовать для меня в тот миг,
когда Алфалфа, метрдот, выхватил левую руку из-за спины, и я увидел мясницкий
нож. И все это время человек во фраке продолжал извергать путаные слова на
своем особом метрдотельском языке, том, который моя былая приятельница называла
"снобби". Некоторые и правда были иностранными, другие просто
бессмысленными, а некоторые — поразительными… почти проникающими в душу. Вам
когда-нибудь приходилось читать длинное путаное предсмертное признание
Голландца Шульца?
[2]
Большую часть я забыл, но то, что помню, наверное, не
забуду никогда.
Хамболд, пошатываясь, попятился, все еще держась за
располосованную щеку. Его ноги под коленями ударились о край стула, и он тяжело
опустился на него. "Он выглядит, как человек, которому только что сказали,
что у него рак", — подумал я. Он начал поворачиваться к Диане и ко мне.
Ошеломленные глаза были широко раскрыты. Я еще успел увидеть, что из них
катятся слезы, когда метрдот стиснул рукоятку ножа обеими руками и погрузил его
в макушку Хамболда. Звук был такой, словно кто-то ударил палкой по кипе
полотенец.
— Жук! — вскрикнул Хамболд. Я абсолютно уверен, что его
последним словом на планете Земля было… "жук"! Затем его плачущие
глаза закатились под лоб, и он рухнул лицом в тарелку, сбросив на пол бокалы и
рюмки выброшенной вперед рукой. В этот момент метрдот — теперь все его волосы
на затылке, а не часть их торчали вихрами — высвободил нож из рассеченного
черепа. Из раны, будто вертикальный занавес, взметнулась волна крови и
обрызгала платье Дианы на груди и животе. Она опять вскинула руки к плечам,
выставив ладони вперед, но на этот раз от ужаса, а не от раздражения. Она
вскрикнула и прижала окровавленные ладони к глазам. Метрдот даже не посмотрел
на нее, а повернулся ко мне.
— Эта твоя собака, — сказал он, словно начиная разговор и не
обращая ни малейшего внимания на вопящих, обезумевших людей, которые у него за
спиной лавиной устремлялись к двери. Глаза у него были очень большие, очень
темные. Они снова показались мне карими, но только радужки были словно обведены
черными кругами. — Эта твоя собака такая завывала. Все радио на Кони-Айленде не
потянут против этой собаки, мать твою.
В руке у меня был зонтик, и только одного я вспомнить не
могу, как ни стараюсь, — когда, собственно, я его схватил. Наверное, в тот
момент, когда Хамболд застыл, парализованный сознанием, что его рот удлинили
дюймов на восемь, но вспомнить точно не могу. Я помню, как похожий на
кинозвезду красавец ринулся к двери, и знаю, что его имя — Трои, потому что это
имя выкрикивала ему вслед дама, но я не помню, как поднял зонтик, который купил
в галантерейном магазине. Тем не менее он был зажат у меня в руке, и ярлычок с
ценой торчал из моего кулака, и когда метрдот согнулся, точно в поклоне, и
рассек ножом воздух, намереваясь, мне кажется, вогнать нож в мое горло, я
взмахнул зонтиком и ударил его по запястью, как в былые времена учитель хлопал
непослушного ученика линейкой.
— Ук! — крякнул метрдот. Его рука резко опустилась, и
лезвие, предназначавшееся для моего горла, пропороло намокшую розоватую
скатерть. Однако он ножа не выронил и снова вскинул. Попытайся я опять ударить
его по руке, не сомневаюсь, я промахнулся бы, но вместо этого я нацелился на
его лицо и нанес прекрасный удар — настолько прекрасный, насколько в
возможностях зонтика — ему по виску, и в этот момент зонтик раскрылся — точно
визуальное воплощение ударной концовки анекдота.
