Ворвавшись в вестибюль, Корчак увидел гардеробщицу, сидящую прямо на полу с широко раскинутыми ногами. Из носа ее текла кровавая юшка.
— Одного схватила, Игнат Иванович, — доложила она. — Так ведь вырвался, гад такой. Еще и локтем саданул.
— Скорую вызвали? — спросил он громовым голосом.
Откуда-то, будто тараканы из щелей, полезли сотрудницы, наперебой рассказывая о пережитом кошмаре.
— Скорую! — рявкнул Корчак и побежал по лестнице наверх. — И полицию поторопите! Где их черти носят? Охренели совсем.
Куда бы он ни заглядывал, всюду творилось одно и то же: много битого стекла, следы крови, сломанная мебель, сокрушенная электроника, перевернутые кофейные автоматы, испуганные физиономии со следами побоев. Он почувствовал, что если немедленно не даст выход обуревающим его эмоциям, то задохнется или лопнет от злости. Первым импульсом было врезать кулаком в стену, но Корчак сдержал себя неимоверным усилием воли.
— Всем выйти из зала! — приказал он. — Охрана! Немедленно освободить помещение! Если вы хоть на что-то годитесь…
Когда рядом никого не осталось, Корчак сбросил короткую куртку с меховым воротником и направился в дальний конец зала, где в закутке между велотренажерами и зеркалами висела боксерская груша в человеческий рост. Там он несколько минут кряду колотил воображаемого противника и прервал это занятие не раньше, чем совершенно выбился из сил. Кисти рук, отвыкшие от подобных нагрузок, распухли и побаливали. Корчак отдышался, произнес сквозь зубы несколько любимых ругательств и пошел к выходу. Когда он застегивал молнию куртки, в зал заглянул шеф службы безопасности и сообщил о прибытии полиции.
— Почему шепотом? — спросил Корчак.
— Не знаю, — ответил нервничающий охранник.
— А почему на роже ни одной отметины? — осведомился Корчак. — Ты что, не участвовал в драке?
— Меня сзади ударили, Игнат Иванович. Оглушили, когда я отбивался.
— Отбивался, говоришь? А ну, покажи руки… Пальцы! Ни одной ссадины. Ни хрена ты не делал, Кузнецов. В сортире отсиживался.
— Неправда! — обиделся охранник.
— Ну, если не в сортире, так еще где-нибудь, — оборвал его Корчак. — Ты уволен, Кузнецов. Если не предоставишь мне трех свидетелей своего героического поведения, можешь на работе не появляться. Да, и справку о наличии повреждения головы представь.
— Какой головы?
— Твоей, Кузнецов, твоей. По которой тебя ударили.
Прервав поток бессвязных оправданий, Корчак отправился беседовать с командиром полицейского патруля. Им оказался совсем юный оболтус с растительностью на верхней губе, какой самое место было бы под мышкой. Вспомнилась поговорка про «усы ободранной лисы». Решив не огорчать лейтенанта, Корчак промолчал на этот счет и спросил, почему наряд прибыл с таким опозданием.
Лейтенант посмотрел влево, вправо и, продолжая избегать устремленного на него взгляда, сказал, что поступил другой срочный вызов.
— Что может быть срочнее налета бандитов? — вскипел Корчак. — И почему вас только четверо? Здесь было около двух десятков бандитов.
— Ну вот, — пробормотал лейтенант. — И что бы мы сделали вчетвером против банды?
— Где же ваш хваленый ОМОН, или как он теперь у вас называется?
— Это не в моей компетенции, гражданин. Ну что, протокол будем составлять?
— Составляйте, — махнул рукой Корчак. — Все равно ни на что больше не годитесь.
Он был вне себя от гнева и не сразу вспомнил про семью. Его словно ледяной водой окатили. Он позвонил Эльзе и, когда она ответила, спросил, как дела дома. Его притворно-безразличный тон не ввел ее в заблуждение.
— Что случилось? — спросила она. — Прямо говори, Игнат. Помни, что это не только тебя касается. Всех нас. И не смей держать меня в неведении. Это нечестно.
— Клуб разгромили, — неохотно признался Корчак. — Тот, что на набережной, новый совсем.
— Как это разгромили? — не поняла Эльза. — Зачем?
— Чтобы теперь подъехать ко мне на кривой козе и предложить защиту от хулиганов. Гангстерская классика. Предложение, от которого нельзя отказаться.
— И что ты собираешься делать?
— Позвоню Льву. Опять придется подключать его.
— Ты уверен? Может, безопаснее платить им, чем…
— Не смей! — вскричал Корчак таким страшным голосом, что все, кто находился в пределах слышимости, повернулись в его сторону. — Не смей мне предлагать сделки с бандитами! Эти мрази потому и терроризируют нас, что им не дают отпора. Не дождутся от меня!
— Игнат!
Эльза окликнула его тихо, но он услышал.
— Что?
— Подумай о детях, — сказала она. — Поступай, как сочтешь нужным. На меня можешь не оглядываться. Но не забывай о малышах. Это все, о чем я тебя прошу.
— Конечно, — произнес Корчак. — Спасибо, Эльза.
— За что?
— За то, что ты есть. Этого достаточно. До встречи. Будь умницей. И поосторожней там.
— Не волнуйся. Все хорошо.
Не пряча телефон, Корчак перезвонил Левченко.
— Пришел мой черед, — сухо произнес он. — Теперь за меня взялись.
Последовала пауза.
— Хочешь сказать… — начал Левченко.
— Уже сказал. — Корчак вдруг почувствовал неимоверную усталость.
Он понял, что все бесполезно. Уготованного ему не миновать, что ни делай, как ни старайся. Хоть сдавайся, хоть сражайся, конец все равно один. Мысль была холодная и острая, как клинок, пронзивший сердце. Неожиданно для себя Корчак понял, что готов опустить руки, но все же заставил себя выпрямиться и продолжил слушать голос в трубке.
Левченко бушевал. Он потребовал передать трубку лейтенанту, пообещав заставить того сожрать собственные погоны.
— При чем тут этот мальчишка? — вздохнул Корчак. — Звонки дежурному по городу поступали. А он, вместо того чтобы волкодавов прислать, патрульную машину сюда направил…
— С дежурным разберусь особо, — пообещал Левченко. — Ты когда приедешь?
— Зачем мне приезжать, Лев?
— Как это зачем? А заявление кто писать будет? Не могу же я вот так, с бухты-барахты, дело завести.
— Я лейтенанту передам заявление, — решил Корчак. — Тут дел невпроворот. Мамаево побоище.
— Пиши ему, — согласился Левченко. — На мою фамилию. И поосторожнее. Охрану приставить к тебе?
— Обойдусь пока.
— Напрасно отказываешься, Игнат. По закону жанра бандиты теперь к тебе обратятся. Рэкет называется. Следуя всем правилам наезда, они появятся, чтобы крышу предложить. Лучше подстраховаться. Чтобы впредь эксцессов не было.
— Не будет, Лев.
