— Шкаф сверху придвинул. Не выберутся.
Корчак перевел дух. Бандиты стали совещаться, где и как будет сподручней его убить. Вальтер предложил засесть в сторожке на въезде. Левченко возразил:
— Нет. Не пойдет. Я хочу видеть его, когда он поймет.
— Рожа до земли вытянется, — высказался рядовой бандит.
— Заткнись, — осадил его Вальтер. — В последний раз предупреждаю, сержант. Потом сразу в зубы. Ты кто такой, чтобы в присутствии командиров пасть раскрывать без спросу?
— Извини… — Бандит поколебался и добавил частицу «те».
Левченко и Вальтер на него уже не смотрели. Жестикулируя и осматриваясь, они определяли диспозицию. Появление Корчака стало для них полной неожиданностью. Держа по пистолету в каждой руке, он остановился на крыльце.
Левченко повернул голову, не успев толком удивиться.
Вальтер присел за машину.
Бандит в звании сержанта запустил руку за пазуху.
Корчак выстрелил ему в лицо, в грудь, отступил на шаг и с разбегу сиганул с крыльца на крышу внедорожника. Спрятавшийся Вальтер поднял на шум голову, но не выхватил пистолет.
Эта оплошность стоила ему жизни. Корчак всадил в него по две пули из каждого ствола. Потом повернулся к Левченко.
Тот широко развел руки:
— Я без оружия, Игнат.
— Хочешь меня растрогать?
— Хочу объяснить, что я не представляю для тебя опасности, — произнес Левченко проникновенно.
— Я знаю, — кивнул Корчак. — Потому что ты труп.
— Я тебе пригожусь!
Кажется, это были слова из какой-то сказки. Корчак не стал уточнять. Не стал также язвить на тему, что мертвец может быть полезен только в качестве удобрения. Ему было не о чем разговаривать с человеком, которого он так долго считал своим другом. Слова ничего не значили. Значение имели лишь дела, а дела Левченко и их последствия были ужасны.
Все еще стоя на прогнувшейся крыше автомобиля, Корчак принялся методично расстреливать стоящего внизу человека. Единственное снисхождение, допущенное им, состояло в том, что он не дырявил обращенное к нему лицо. Но это не было жестом уважения к Левченко или данью былым отношениям. Корчак не уродовал его, памятуя об Оксане, которой предстояли похороны. Она заслужила эту малость. Но не более того.
Спрыгнув с машины, Корчак даже не посмотрел на врага, пиджак и пальто которого пропитывались кровью. Он вошел в дом, отодвинул шкаф и крикнул:
— Не бойтесь! Это я. Все кончилось.
Эльза передала ему Иванну, он ее поднял и хотел поцеловать, но она опустила голову. Иван, вскарабкавшийся по приставной лестнице сам, тоже отстранился. Корчаку казалось, что в сердце ему всадили нож и проворачивают там. Но все равно радость, которую он испытывал, была сильнее причиненной ему боли.
Эльза не только позволила себя обнять, но и подставила щеку для поцелуя.
— Не сердись на них, — шепнула она. — Нам здорово досталось. И они тяжело переболели.
— Я не сержусь, — пробормотал Корчак.
— Когда я тебе звонила, я думала, что зову тебя на смерть. — Эльза посмотрела ему в глаза. — Но я все равно позвала. Чтобы раз так, то всем вместе. Ну, ты понимаешь…
— Что вместе? — спросила Иванна.
— Лучше не спрашивай, — сказал ей Иван. — Тебе такое знать не обязательно.
Эльза и Корчак посмотрели на детей. Игнат присел и протянул дочери мышонка.
— Вот. Твой Бэтмен здорово мне помогал все это время.
— Обманываешь ты, папа. Он игрушечный.
— Это не обман, — солидно произнес Иван. — Это шутка.
— Это правда, — сказал Корчак, счастливый оттого, что дети наконец позволили ему обнять их. — Сейчас я пригоню машину, и мы поедем. Только не выходите из дома. И в окно не смотрите.
— И куда мы поедем, Игнат? — спросила Эльза.
— Куда глаза глядят, — ответил он.
— Чьи? — поинтересовался сообразительный Иван.
— Твои, — сказал ему Корчак. — Мои. Мамины. Иванкины. Как решим, так и будет. Вместе. Это главное, что вместе.
Он подмигнул и вышел.
