Мы съездили на побережье, к Ла-Либертад, давно известному в США месту для серфинга. Здесь Бойл познакомился с «женщиной его мечты» — Марией, которая позже получит убежище в Гватемале. Бедные сальвадорцы без «cedulas» (надлежащих удостоверений личности) имели проблемы с властями и, опасаясь стать жертвой правых военизированных формирований, бежали из страны при первой же возможности. Сам городок Ла-Либертад чем-то напоминал сновидение: прибой, маленькие хижины на пляже, арендованные гамаки, в которых мы валялись, дары моря и одурманенные местным дешевым пойлом под названием Tic Tack зомби, бродившие по улицам. Мы посетили также детский приют для 200 ребятишек, возглавляемый строгими ирландскими монахинями, которые рады были вновь встретиться с Ричардом, оставившим о себе самые нежные воспоминания.
Бойл к тому моменту уже пил и при свете дня. Один раз он притащил с собой неряшливую проститутку, с которой познакомился накануне вечером, представив ее в качестве своей «секретарши-переводчицы». Хэ снова предупреждал меня: «С ним будут проблемы, Олли!» Остекленевшие глаза Бойла постоянно слезились. Я снова устроил ему взбучку. Он заявил, что это все от укола кортизона, который он сделал, чтобы избавиться от зуда. Он и в самом деле был весь в пятнах, так что это могло быть правдой. К тому же он постоянно закупался в каждой аптеке на нашем пути всевозможными лекарствами. Бог знает, на чем он сидел. Меня поражало, что у него вообще еще работала печень.
Ричард разбил крыло машины, поскольку несся на скорости почти 160 км/ч по ухабистым улицам, резко переключая передачи и понося «эту сраную тачку». Он был раздражен исчезновением Марии. «Ни бабы, ничего в этой тьмутаракани!» Я испытывал беспокойство — никаких вестей от Глории из столицы, никаких реальных подвижек. В неопрятной комнате гостиницы меня всю ночь атаковали москиты, да и грязные простыни совершенно не прельщали. Я встал с зарей и пошел искать Бойла, которого нашел в компании «секретарши», еще одной проститутки за бутылкой дешевого рома. Слова здесь были излишни. Мой взгляд был достаточно красноречив. Пока мы пили терпкий кофе с видом на стервятников, терзающих что-то на замусоренной площади посреди этого захолустного городишка, я объявил, что даю Бойлу еще один шанс, это будет тест на самоконтроль. Три дня. Покажи мне, что ты можешь. Никакой выпивки. Или фильма не будет! Он пообещал исполнить мою просьбу, но слова значили для Ричарда не то же самое, что для меня. Он продержался относительно трезвым несколько дней, но, как говорил мой отец, человек может отклониться с пути вправо или влево, но в конце концов он все равно вернется к своей истинной природе, а по природе Ричард был пьяницей/наркошей/ирландцем с большим сердцем и добрыми намерениями… Готов ли я был смириться с этим во благо фильма?
Алекс Хэ, не желая иметь ничего общего с Бойлом и сомневаясь в перспективах фильма, ретировался в Нью-Йорк с обещанием обеспечить мне, по крайней мере, базовый бюджет. В ожидании новостей от сальвадорских военных Ричард и я решились съездить посмотреть Коста-Рику, Гондурас и Белиз в качестве запасного варианта, а заодно и Мексику. Сан-Хосе мне не приглянулся: никакого оружия, слишком цивилизованное место для того, чтобы сойти за Сальвадор, к тому же он кишел агентами американских спецслужб в штатском, которые приглядывали за левым правительством Оскара Ариаса, чтобы пресечь любые реформы. Гондурас представлял собой абсолютно другой мир. Президентский дворец в Тегусигальпе, смахивавший на конфетную коробку цвета фламинго, будто бы сошел со страниц романов Габриэля Гарсии Маркеса. Недалеко от него проходила демонстрация сельскохозяйственных рабочих, за вожаками которой внимательно следила подозрительная и грубая полиция. Последовав за ней, мы оказались у центрального собора, где за едой от организаторов протестов выстроились рабочие. Здесь нам поведали о жизни в этих местах. Митингующим приходилось вырывать для себя свободу сантиметр за сантиметром. В Гондурасе развернулось более открытое противостояние между богатыми и бедными, чем в Сальвадоре. В этой банановой республике установились атмосфера ожидания государственного переворота, которая была бы достойна романа Грэма Грина. В уродливом отеле Hilton иностранцы — торговцы, шпионы, мошенники — нарезали круги в поисках свежих новостей, как и Ричард. Кто был кем? Это была увлекательная игра, которой они забавлялись. Все это напоминало мне нараставшее скрытое напряжение в Сайгоне в начале войны, когда я еще работал во Вьетнаме учителем. Мне пришлось покрывать ложь Бойла в разговоре с двумя праздными парнями в кричащих гавайских рубашках, о которых пел Джимми Баффетт в песне «Margaritaville». Те заявили, что только вернулись после катания на каноэ по рекам в глубинке. «Чем промышляете?» — спросил Бойл.
«Ловим попугаев. Нравятся они нам. Продаем их в Штатах. А вы?»
«Ну… — протянул Бойл. — Мы снимаем документалку о дикой природе». Естественно, это вызвало множество дополнительных вопросов, на которые я отвечал за Бойла. В этих местах никогда не знаешь, кто есть кто.
Мы были недалеко от границы с Никарагуа, чье правительство США готовились свергнуть, возможно, даже путем военной интервенции. Это ощущалось в воздухе. На улицах Тегусигальпе постоянно мелькала американская военная форма. Повсюду встречались белые гражданские яппи, связанные с посольством США. Посреди смуглокожей ужасающей нищеты особенно выделялись длинноногие упитанные женщины с розовыми поросячьими щечками. Сидя в кофейне при гостинице, где предпочитали тусоваться американские военные, я спросил у сержанта, уроженки Оклахомы, которую Бойл пытался подцепить, что она думает о Вьетнаме. Она машинально ответила: «Сэр, у меня нет мнения по этому вопросу», как их и инструктировали. Очевидно, Пентагон извлек урок из Вьетнама, и солдаты моментально становились в стойку при виде СМИ или тех, кто мог быть связан со СМИ, вроде нас. Мне становилось все более понятно, почему я взялся за «Сальвадор». Это был фильм о таких, как я. О том 21-летнем парне, который мог по наивности отправиться во Вьетнам, чтобы удовлетворить свое любопытство и укрепить чувство собственной важности, вмешавшись в чужую гражданскую войну, что в итоге оказалось дрянной идеей.
Мы поехали в Белиз, где столкнулись с очередной причудливой ситуацией. Страну, в соответствии со старым договором, защищали британские военные, которые всерьез полагали, что они находятся здесь, чтобы исключить возможность вторжения Гватемалы с запада. Всем нужен враг. Мы посетили их ухоженный лагерь и тренировочный центр. Возможно, здесь можно было бы снять «Взвод», но ничего общего с Сальвадором здесь не было. Через Бойла мы познакомились с человеком, которого прочили в новые премьер-министры, что выглядело маловероятным, поскольку наша встреча состоялась в 9 часов утра в подсобке магазинчика. Темная комнатушка с одним источником света. Я себя убеждал, что кем бы он ни был, возможно, все же у него есть связи в правительстве, которые облегчат нам работу. Когда мы расселись, хитроватый на вид помощник ввел в комнату своего патрона. Это был громадный человек, черный как ночь, с властным лицом. «Чего вам?» — спросил он со своим мелодичным карибским акцентом. Я объяснил, но мои слова его обеспокоили. У Бойла вышло бы лучше.
«Вы же не собираетесь снимать фильм о какой-то центральноамериканской революции, который взбудоражит моих людей? Мы только что пришли к власти и хотим удержать ее какое-то время. Вы собираетесь внушить этим людям какие-то идеи?» В моей жизни я не встречал более откровенного политического деятеля. Мы заверили его: «Это фильм не о революции, а о гражданской войне в стране, которая очень сильно отличается от вашей родины».
