— Все нормально со мной, — Ник отодвигает от себя мою сестру и зло смотрит на меня. — Иди домой! — кидает в сторону. — Сейчас же!
— Что? — Виктория изумляется, но он легко сбрасывает с себя ее руку. — Ники?!
— Я не к тебе обращаюсь, Вик, а к Лене! Иди в дом!
Только сейчас я замечаю, что девчонка Холтов стоит в стороне от моего плеча и смотрит на нас распахнутым взглядом. Под зеленой листвой Белого дуба ее светло-карие глаза отливают зеленью, а кожа кажется бледнее обычного. Кровь течет из разбитой губы ее брата, но она вдруг изумленно таращиться на меня.
Твою мать! Неужели ей не хватило того, что случилось в кабинете?!
— Что здесь произошло, Николас? — наконец она тоже заговаривает с братом, но только ее голос, в отличие от Виктории, не звенит истеричными нотами. А вот тихого изумления в нем хоть отбавляй! — Почему он тебя ударил?
— Потому что мой брат — псих! — обиженно отвечает вместо Холта Вик. — Он даже с утеса в океан прыгал, после смерти Алекса — совсем ку-ку! Только ненормальный на такое решится! Я никому не говорила, но теперь не стану молчать! А насчет драки расскажу родителям!
— Лена! Я кому сказал, сейчас же иди в дом! — грозно повторяет Ник сестре, но девчонка хмуро взглядывает на него.
— Не приказывай мне, Николас. И не кричи, я не глухая.
Скорее всего, я бы тоже на месте Ника вспылил, я уже и сам близок к тому, чтобы схватить Викторию, обозвать дурой, перекинуть на плечо и утащить в дом — ее кусачий язык меня порядком достал, но слова Холта к сестре неожиданно звучат в другом ключе. Они странно похожи на ревность, и сбивают меня с толку.
— Что, Трескунок, нравится перед Райтом задницей вертеть? Думаешь, я не видел твой финт на парковке? Я же тебе все объяснил, так какого черта ты сейчас стоишь здесь, возле него, и строишь из себя саму наивность? Он не Алекс и никогда им не станет! Ты ему так же противна, как он тебе! Тупая утка, вот ты кто! Лучше бы ты сюда никогда не приезжала!
Виктория ахает и прижимает ладони ко рту, а я поворачиваю голову и встречаюсь с девчонкой взглядом. Всего мгновение, и она тут же отводит глаза. Ничего не ответив, разворачивается и молча уходит к дому. Ее волосы распущенны и на тонкой, прямой спине ее пряди тут же подхватывает ветер, как и подол юбки, приоткрыв стройные ноги.
Противна. Она мне противна. Как смердящий яд, способный проникнуть под кожу.
В этот момент, когда я смотрю на нее, злость во мне столь велика, что я готов согласиться с Ником.
Ненавижу! Лучше бы ее никогда не было!
Но вместо этого разворачиваюсь и тоже направляюсь в свой дом, оставив Викторию стоять с Холтом.
Если он ее тронет, дракой уже не обойдется. Я возьму биту и выбью ему все зубы.
Без шансов.
Лена
Я открываю дверь и вхожу в дом на негнущихся ногах, не видя ничего перед собой. Мне кажется, что у меня дрожит не только тело, но и душа. От смеси самых разных чувств, испытывать которые больно, а справиться с ними почти невозможно.
Это и стыд, и обида, горечь… и тоска. И жалость к себе — в эту минуту мне кажется, что мир не справедлив ко мне. К тому, что я в нем люблю и в чем нуждаюсь.
«Тупая утка». Сколько раз я слышала это оскорбление в свой адрес от сводного брата — не сосчитать. Когда мы были младше, ему нравилось бросать его мне вслед в присутствии своих друзей… и вот опять. Когда я выросла и наконец поверила, что всё совсем не так, оно почему-то задело особенно больно.
Даже ответить ничего не смогла, только уйти.
В доме никого нет, вокруг стоит тишина и на большой площади богатого коттеджа Холтов она ощущается особенно гнетуще. Словно сплетена из тончайших невидимых струн, которые вибрируют в низкой тональности и услышать которые способна лишь я.
Наверное, мне никогда не почувствовать этот дом своим. Николас прав, он принадлежит им с отцом, так же, как город.
Я не иду на кухню, хотя ощущаю голод, а поднимаюсь по лестнице в свою комнату. Войдя в нее, приваливаю рюкзак у стены и закрываю дверь — мои движения по-прежнему непослушны, но я знаю, как с этим справиться.
Я запираю дверь на замок, мне так спокойнее, и только после этого выдыхаю.
Он скоро вернется, и все повториться в который раз. Он от меня не отстанет, я чувствую это, но что с этим делать — не знаю.
Стук раздается почти сразу:
— Открой, Трескунок! Я знаю, что ты там!
— Уходи, Ник.
— Открой, я все объясню!
— Ты уже объяснил.
— Лена!
— Уходи, Николас, иначе я позвоню отцу. Я не шучу!
— Ты этого не сделаешь. Тогда вся иллюзия нашей счастливой семьи рухнет, и ты нищей уберешься в свой сраный Техас! А твоя мать останется без копейки!
— Я и так туда уберусь, осталось подождать немного. Потерпи.
— Ну, это мы еще посмотрим!
Глава 17
Он еще что-то говорит, как всегда о чем-то вспоминает и чем-то угрожает, но я больше не слушаю. Я отхожу от двери и подхожу к своему синтезатору. Включаю его, надеваю наушники и сажусь на стул. Следующие два часа отключаюсь от посторонних звуков и безостановочно играю, думая о разном — я давно научилась соединять мысли с музыкой, передавать настроение клавишам и ощущать под подушечками пальцев их ответный трепет. Слушать звучание нот и пропускать сквозь себя — это всегда меня успокаивало. А сейчас во мне бурлит много разных эмоций, которые я не могу держать в себе.
А в слезы больше обращать не хочу.
Как хорошо, что у моей гордости есть лекарство, не чудодейственное, но верное. И оно не первый раз меня лечит.
Когда я наконец устаю и затихаю, я сдергиваю с головы наушники, встаю и падаю на постель. Засыпаю на ней, свернувшись клубком.
Я справлюсь, обещаю себе, у меня просто нет другого выхода. Даже если Райт запретит мне на него смотреть, я все равно никогда не забуду Алекса и буду видеть его. Для этого нужно всего лишь закрыть глаза и вспомнить…
Я просыпаюсь поздно, когда на улице уже стемнело, а за стеной, в комнате Николаса, грохочет музыка — играют Muse «Starlight» и в пол отдают ритмичные биты ударных. В гостях у сводного брата его девушка — шумная Алисия Паркс, и ее громкий, неестественный смех доносится сквозь тонкую перегородку.
Раздевшись, я иду в душ, переодеваюсь в домашние шорты, в футболку, и спускаюсь в просторную кухню, в которой горит свет, а у стола суетится мама. Она все еще в выходном узком платье, прикрывающем колени, а ее золотистые волосы красиво уложены на затылке. Только туфли сбросила и стоит босиком.
— Ой, Трескунок! Уже спустилась? Вот и хорошо, а то я уже собиралась к тебе подниматься.
Она улыбается мне самой мягкой на свете улыбкой, подходит и целует в щеку. Вернувшись к столу, нарезает хлеб, сыр, достает столовые приборы и кладет их возле моей тарелки, на которой лежит ужин — сегодня это рис с тушеными овощами, зеленый французский соус и кубики ветчины. Все быстро и вкусно, как она умеет.
