Ньора притворно нахмурилась и замахнулась на сына полотенцем.
– Чего стоишь? Бегом!
Фабио зыркнул на мать круглыми, как черные виноградины, глазами и сорвался с места, а я плотнее прижала к себе Беттину и принялась расхаживать по малюсенькой комнатушке, покачивая девочку и молясь, чтобы доктор пришел как можно скорее.
Минуты тянулись медленно. Маленькое тельце в моих руках казалось нестерпимо горячим, а дыхание, вырывающееся из влажных губ, было хриплым и частым.
– Тихо, Беттина, не бойся. Все будет хорошо.
Как же мне хотелось в это верить! Если я потеряю Беттину… Нет, я не могу. Не могу. Нельзя об этом даже думать. Она поправится. Обязательно поправится.
– Я рядом, малышка, я с тобой. Потерпи. Скоро тебе станет легче.
– Вот, ньор лекарь, здесь, – послышался голос ньоры Арелли, и в комнату, пригнувшись, вошел невысокий худощавый ньор в традиционной черной верте и широких шерстяных штанах.
Память услужливо подсунула схожую картинку – суетливый ньор Перделли, кровь на простынях, бледное лицо Джованны…
– Положите девочку, ньора, и отойдите, – сказал доктор, и во взгляде, которым он окинул мою одежду, я разглядела презрительное удивление.
Что ж, вид у меня и правда неважный.
Я осторожно наклонилась и попыталась уложить Беттину, но та тут же снова расплакалась и вцепилась в мои лохмотья с недетской силой.
– Тихо, родная… Тихо.
– Я сказал, положите ребенка, – недовольно процедил доктор, наблюдая, как малышка заходится плачем.
Мне с трудом удалось оторвать от себя горячие ручки и отступить на шаг назад. Плач стал громче.
Доктор открыл свой саквояж, достал трубку и маленькую ложечку, отстранил меня и склонился над Беттиной, осматривая покрасневшее от натуги лицо, потом ловко сунул в маленький рот ложку, нахмурился, вытащил ее, постоял немного, разглядывая малышку, пощупал ее живот, приложил трубку к груди, пару минут слушал и наконец распрямился.
– Карилльская лихорадка, – не глядя на меня, объявил он. – Лекарства от нее нет. Если в течение трех дней девочке не станет лучше, она умрет.
«Увы, я сделал все, что мог, – прозвучал в голове совсем другой голос. – Слишком слабый организм, она была обречена с самого начала».
Я провела ладонью по лбу, стирая горькие воспоминания, а доктор убрал в саквояж свою трубку, отправил Фабио сполоснуть ложку и повернулся ко мне.
– С вас пять динариев, ньора.
Маленькие пуговицы глаз смотрели равнодушно и отстраненно.
Я достала из кармана узелок и отсчитала монеты, но не отдала их.
– Жар… Как его сбить? – с трудом подбирая слова, спросила доктора.
– Можете приготовить отвар сычьего корня и поить девочку каждые два часа, – ответил тот и отвел взгляд. – Не уверен, что поможет, но это все же лучше, чем ничего. Всего доброго, – забрав деньги, поторопился попрощаться доктор и покинул дом.
– Святые Аброзио и Винченцо, вот напасть какая! – осенила себя крестом ньора Арелли. – Бедная малышка!
Ньора принялась причитать, поминая святых покровителей Навере, а я сунула Фабио десять кьеров и отправила его к живущей неподалеку травнице. Все-таки хорошо, что тот странный ньор кинул мне динар. Можно будет купить для Беттины козьего молока.
– Тихо, маленькая, тихо, – укачивая девочку, беззвучно шептала в такт своим шагам. – Я никому не дам тебя в обиду. Ты обязательно поправишься.
Алессандро Абьери
Алессандро беспокойно ходил по просторному кабинету. На душе было пасмурно. Четвертый день площадь Варезе жила собственной жизнью, привычно шаркая сотнями ног бездельников-горожан и воркуя невыносимым любовным угаром толстых наверейских голубей, и только одной составляющей этой жизни не хватало – нищенки. Оборванка исчезла. Она не появлялась уже четыре дня, и все эти четыре дня его мучило неприятное, как прокисшее вино, чувство. И темная магия снова набирала силу, питаемая его недовольством, а с ней и Гумер становился злее и беспощаднее, и сложнее поддавался контролю. Мадонна! До Ночи Синего Сартона еще десять дней, а ему все тяжелее держать себя в руках.
Алессандро остановился и обвел взглядом до мелочей знакомый кабинет. Массивный палисандровый стол – творение знаменитого Бротто, затканные яркими цветами шторы, глубокие кресла с обитыми бархатом подлокотниками, большой, на всю комнату, льенский ковер, сотканный руками знаменитых островных мастериц, изящная бронзовая люстра с цветными веранскими плафонами. Дорогая обстановка комнаты неожиданно показалась потускневшей, как фальшивая позолота.
Алессандро устало потер глаза и снова принялся ходить из угла в угол.
Пять портретов герцогов Абьери кисти Джованни Сарелли и его ученика Бенито Готти провожали его своими глазами, отсчитывая пройденные им пьеды. Десять, двадцать, тридцать, пятьдесят… Когда счет перевалил за сотню, в двери постучали.
– Ньор герцог, письмо от ньора Скорцио.
Джунио неслышно просочился в кабинет и положил на стол запечатанный конверт. В комнате повеяло мятной туалетной водой. Гумер недовольно дернул ухом.
– Посыльный спрашивает, ждать ли ответ?
Слуга состроил серьезную физиономию, но быстрый взгляд смешливых глаз все испортил.
– Что-то ты подозрительно весел, – прищурился Абьери. – Опять у Норины ночевал?
– Ну что вы, ньор герцог, я про Норину и думать забыл! После вашего-то внушения.
Джунио сокрушенно вздохнул и опустил голову, скрывая плутоватую улыбку.
– Смотри, если и эта понесет – жениться заставлю, так и знай!
– Ох, хозяин, пощадите! В мире слишком много прекрасных женщин, чтобы довольствоваться одной! – патетично воскликнул Джунио, и смазливое лицо украсила обаятельная улыбка.
«Знает, что хорош, сукин сын, и пользуется этим без зазрения совести», – мелькнуло в голове, но он ничего не сказал, только посмотрел на слугу, и тот мигом перестал улыбаться. В черных глазах застыла настороженность. Что ж, как бы ни был бесшабашен Джунио, хозяина он побаивался. Впрочем, как и все остальные.
Алессандро пересек кабинет, взял письмо и сломал печать.
Мелкий убористый почерк покрывал надушенный лист почти целиком, и он словно вживую услышал высокий угодливый голос. «Дражайший герцог Абьери, – назойливо звучал тот. – Я всесторонне изучил Ваш вопрос и пришел к выводу, что Ваша магия слишком необычна и не поддается постороннему вмешательству. К тому же постигшее Вас несчастье напрямую связано с нарушением бессрочной родовой клятвы, а подобные случаи не предусматривают никаких условий отмены наказания. К сожалению, его величество король Велиас был слишком категоричен и не оставил никакой лазейки для изменения судьбы нарушителя, даже если тот нарушил клятву, действуя во благо…»
