— Ты верно говоришь, — согласился с греком Саридум. — Баб-или — наша гордость, наша святыня. В том, что это Город Городов, ты и сам скоро убедишься…
— Да уж, — с сомнением покачал головой Сострат. — Если только до той поры меня не свалит болотная лихорадка или я не умру от укуса какого-нибудь ядовитого паука, а может, змеи… И всегда остаётся опасность попасть в песчаную бурю. Я слышал, у вас такие бури, когда завихряются смерчи, образуя глубокие воронки, называют «ветрами шакалов»…
— Будь спокоен за свою жизнь, мой друг, — прервал грека Саридум и покровительственно улыбнулся ему. — Я выбрал не только верный путь, но и благоприятное время года. Ещё не так досаждают блохи и песчаные мухи, как летом; ещё можно не бояться, что настигнет половодье, как весной, когда в Кедровых горах тает снег, и наши реки выходят из берегов, а вода бушующим потоком сметает всё на своём пути. Нет риска ни погибнуть в топком болоте, ни быть задушенным песчаным смерчем. Погляди, друг Сострат, какая тишина вокруг, какой благодатный покой!
И Саридум широко взмахнул рукой, приглашая своего попутчика оценить особенную суровую прелесть края, который тот называл «ужасной страной миражей».
Вокруг простиралась бескрайняя месопотамская степь — грязно-серая, с песчаными заносами, местами почерневшая, будто по ней прошлось огненное колесо; с одной стороны она шла под уклон, потом постепенно выравнивалась и опять поднималась, и потому идущий оттуда путник появлялся на горизонте неожиданно, словно вырастал из-под земли.
Саридум замер от удивления, не веря своим глазам. Откуда вдруг возникло живое существо в этой забытой богами и людьми голой степи? Ведь старой караванной дорогой, выбранной опытным тамкаром, не пользовались со времён царя Хаммурапи! Саридум прищурился: обман зрения? мираж?
Не поворачивая головы, он спросил у притихшего Сострата:
— Ты видишь то же, что и я?
— Миражи… одни миражи, — сокрушённо прошептал грек в ответ.
Но Саридум уже знал, что перед ним вовсе не призрачное видение.
Выбиваясь из последних сил, путник шёл к каравану: склонённая голова, понурые плечи и накинутое на них покрывало с изорванными в лохмотья полами делали его похожим на степную птицу, скорбную, лишённую родного гнезда.
Движимый любопытством, Саридум поспешил ему навстречу. Каково же было изумление всякое повидавшего тамкара, когда на него из-под надвинутого на брови капюшона накидки моляще взглянули глаза юной девушки!
— Пить, — слабым голосом попросила странница и мгновение спустя оказалась в объятиях Саридума — он едва успел подхватить её.
Караван снялся с места, когда солнце начало клониться к горизонту.
К тому времени Деркето — так назвалась девушка — после короткого сна поведала тамкарам о трагической судьбе Баб-или. Царь Нин, правитель соседнего Ассирийского царства, вторгся в Аккад и разрушил, не оставив камня на камне, столицу страны.
— Ассирийцы не щадили ни детей, ни женщин, ни стариков, — рассказывала Деркето, сидя в шатре тамкаров. — Им не страшен и гнев богов: они разграбили храмы, а Баб-или, Красу Городов, сожгли дотла и потом затопили водами Великой реки…
— Как же такое возможно?! — вскричал, обращаясь к девушке, один из тамкаров. — Ассирийцы разрушили храмы и главный из них — Этеменанки? Ведь там, в святилище, испокон веков находился идол Мардука, выкованный из чистого золота! Это символ величия и независимости Аккадского царства! Что же с ним сталось теперь, если, как ты говоришь, святилище разрушили?
Деркето склонила голову.
— Увы, святынь Вавилона больше нет, — с печалью выговорила она потрескавшимися от сухого воздуха губами. — Истукан Мардука ассирийцы забрали с собой — увезли его в Ниневию, свою столицу.
— А царь? Владыка Бэлох, он-то жив? Спасся? — с надеждой в голосе спросил Саридум.
— Я не знаю, — выдавила из себя девушка и совсем сникла.
На какое-то время после рассказа Деркето среди купцов воцарилось тягостное молчание.
— Баб-или больше нет! Столица царства ушла под воду! — прервал его своим горестным восклицанием Табия.
Это был плотный широколицый человек среднего возраста, с пухлыми красными губами сластолюбца; его гладкий покатый лоб и толстые щёки молодил лёгкий загар, не сошедший за зиму. Саридум не был с ним знаком до этого путешествия, но невзлюбил его с первого взгляда.
— О горе мне, горе! Я теперь нищий! Я разорён! Мой дом покрыли воды реки, мои должники погибли! — причитал Табия, обхватив голову руками.
— Потеря состояния тревожит тебя больше, нежели судьба твоих близких? — не то удивляясь, не то возмущаясь спросил его Саридум.
Однако Табия не удостоил его ответом, продолжая всё так же восклицать и жаловаться на судьбу.
— Скажи, дитя, а известно ли тебе, какая участь постигла Сиппар? — снова обратился к девушке Саридум.
Он был сильно обеспокоен: Сиппар был не просто крупным торговым городом, где ему удавались выгодные сделки, но местом, где жила со своей семьёй его старшая дочь.
— Сиппар, Киш, Ниппур, Кута вместе со своим населением причислены к добыче ассирийцев. Однако некоторые вельможи и градоначальники поспешили сами открыть ворота врагу. Правитель Харарата выслал Нину тяжёлые дары — золото, серебро, тутовые деревья, овец, ослов — и ассирийцы пощадили его. Зато защитников в Хиримме перебили всех до одного… — Тихий голос Деркето дрогнул — и она, закусив губу, умолкла.
— Может, жители Баб-или сами виноваты в том, что ассирийцы разрушили их город, — подал голос купец из Эгины. На его лице читались досада и разочарование: проделать такой путь, столько выстрадать — и вдруг узнать, что всё было напрасно. — Открыли бы Нину ворота, сдались бы на милость победителя, как поступили жители Харарата, — глядишь, и не тронул бы враг ваши святыни!
Девушка вскинула голову и бросила на чужеземца гневный взгляд.
— Нет, не пощадил бы! Нин уже давно решил, что никакие силы — ни небесные ни земные — не заставят его отступить от города, который он возненавидел…
— Стало быть, Аккад со всеми городами, крепостями и поселениями ныне во власти чужеземцев, — заключил, мрачнея, самый старый из купцов, уроженец Куты.
— Ассирийцы, эти кровожадные шакалы, рыщут по всей стране, повсюду сея смерть, — подтвердила Деркето с горьким отчаянием. — Они принесли гибель стране Мардука, и их никто не остановит.
— Я слышал от своего брата, ходившего в походы против царя ассирийцев, — снова заговорил старый тамкар, — что их воины обладают несокрушимой силой. Опаснее врага у нас не было и нет.
— Их сила — в суровости их воспитания и слаженности, — подхватил сидевший рядом с Саридумом юноша: его ранние успехи в торговых сделках вызывали зависть у самых изворотливых купцов. — Вот уже целых сто лет ассирийская армия не знает равных себе по боевой мощи. Можно сколько угодно воевать против них, сражаться до последнего — гибели или плена всё равно не избежать.
