В то время, как Баштум с нетерпением ждала Дня невесты, приняв предложение хазанну Техиба как единственно верное, Ану-син готовилась к побегу. Мысль о том, что в День невесты её будут осматривать и оценивать, как скотину на торгах, возмущала девушку, вызывала в её душе настоящую бурю гнева. «Бежать отсюда! Немедленно бежать!» Но до окончания срока кабалы оставалось ещё почти три месяца, и Ану-син, помня о том, как мать попала в беду после её предыдущего побега, должна была позаботиться о том, чтобы этого больше не случилось.
В ту ночь снова пошёл дождь. Тучи обложили всё небо, и ударил такой гром, что земля задрожала вокруг. Промчался ветер, и вдруг наступила необычная тишина. А затем обрушился ливень. Ану-син казалось, что с расколовшегося неба хлынуло неудержимое половодье. В сумраке было видно, как потоки воды, вздымая седую пену, бешено ринулись по «чёрному» двору к дороге. Молния поминутно освещала всё алу, притихшее, затаившееся в страхе перед могучей стихией; гром грохотал над землёй с неслыханной силой.
Ану-син выглянула из своей каморки: подворье было безлюдным — семейство Залилума вместе со слугами сидело дома, боясь высунуться наружу. Более подходящего случая для того, что она задумала, не дождаться! Схватив заранее приготовленный мешок, девушка помчалась под дождевыми струями через весь двор к длинному узкому строению — амбару.
Амбар был сокровищницей каждой зажиточной аккадской семьи. В нём были собраны все запасы, которые землевладельцы получали от своих батраков, вся подать, которую они собирали зерном, маслом, вином. Внутри амбар был разделён на несколько помещений — кладовых, уходивших глубоко под землю. Там всегда было прохладно, продукты не портились. В нём не было ни окон, ни дверей, и попасть в амбар можно было только через небольшую дыру в крыше, которую плотно закрывали крышкой. К стене приставляли лестницу, а на ночь её убирали, и, таким образом, доступ в «дом плодов» становился невозможен.
Но Ану-син интересовали вовсе не запасы семьи Залилума. Она знала, что там, в амбаре, на втором этаже, была ещё одна кладовая, где хранились очень ценные вещи — глиняные таблички. Их было опасно держать внизу, где сырость сохранялась и зимой и летом. Таблички могли размокнуть, и тогда всё написанное на них оказалось бы смазанным, исчезли бы все обязательства, все подписи. По такой — лишённой «лица» — расписке уже ничего не возьмёшь ни с должника, ни с арендатора.
Приставив лестницу к стене амбара, Ану-син ловко, как кошка, взобралась по ней наверх; ей удалось приподнять крышку и пролезть в образовавшееся отверстие; затем она спрыгнула на пол, нащупала и зажгла лампаду, огляделась.
Ану-син в первый раз попала в кладовую, хотя часто, наблюдая за тем, как сюда проникают по велению Залилума слуги, представляла себя на их месте. Она увидела полки, где были расставлены большие глиняные кувшины и плетёные корзины. Девушка сняла одну корзину, заглянула внутрь и, вытащив из неё лежавшую сверху табличку, вгляделась в клинописные знаки. Прочитав текст, она поняла, что в этой корзине лежат договоры на аренду земли. Она же искала расписки должников и кабальные сделки. В памяти Ану-син снова всплыл давний разговор с Баштум — в тот день, когда её, десятилетнюю, забрали в кабалу:
«— …А что сделают с расписками, которые вы с отцом давали Залилуму, когда брали у него зерно и масло? Ведь их тоже писали на таких табличках?
— Эти таблички разобьют, когда ты будешь свободна…»
Ану-син стала снимать на пол корзины и кувшины, пока наконец не нашла то, за чем забралась в амбар. Вот таблички, в которых упоминаются имена Сима и Баштум, а вот и кабальная сделка, в тексте которой написано её, Ану-син, имя. Таблички она, как и задумала, уничтожит. А что делать, если Залилум решит восстановить текст сделки, обратившись за помощью к тем свидетелям, чьи печати закрепили предыдущий договор? Ану-син поднесла табличку к огню лампады, внимательно вгляделась в печати. Четыре свидетеля. Хасиру, батрак Залилума: так гнул спину на своего «благодетеля», что надорвался и ушёл в иной мир два года назад. Угдимша: умер, подавившись финиковой косточкой, вскоре после заключения кабальной сделки. Думанум, ремесленник: до наступления Великого Зноя отправился в Ур искать лучшей доли. И четвёртый — Синидин, сборщик податей: умер от голода во время засухи… Вспомнив поимённо каждого из четверых свидетелей, Ану-син облегчённо выдохнула. Поистине, Судьба благоволила к ней…
Девушка высоко вскинула руку и, размахнувшись, бросила табличку на пол. Затем ещё одну, и ещё, и ещё… Наклонилась, посветила лампадой и, убедившись, что от табличек остались лишь осколки, удовлетворённо улыбнулась. Аккуратно, чтобы не пораниться, она стала перекладывать глиняные черепки в мешок, который всё больше наполнялся. Мешок стал удивительно тяжёл, и Ану-син пришлось сделать усилие, чтобы дотащить его до дыры и через неё выкинуть на крышу. Перед тем, как выбраться наружу, девушка окинула кладовую последним взором. Кувшины были водружены обратно на полки — и теперь ничто не могло вызвать подозрений. Только самая тяжёлая корзина осталась на полу, но Ану-син слишком устала, чтобы ставить её на место. Гораздо важнее было немедленно уйти отсюда и унести мешок с разбитыми расписками. Протиснув в дыру плечи, она вдохнула благословенную ночную прохладу, словно впитывала в себя завоёванную свободу.
Тучи свернулись и, подгоняемые сильным ветром, унеслись дальше; небо окрасилось жемчужно-розовыми тонами в преддверии рассвета. Потоки воды ещё неслись через весь двор, смывая отпечатки ног, которые вели от амбара до каморки, где жила Ану-син.
Ану-син высыпала из мешка и зарыла глиняные черепки в яме в углу каморки, положила в мешок пару ячменных лепёшек и вздохнула легко, полной грудью. Словно всю жизнь ждала она этой минуты. Скорее бежать! Куда? Всё равно куда, лишь бы не оставаться здесь, не видеть Залилума, Киссара, Зер-укина, не слышать голоса Авасы! Лишь бы не очутиться завтра в Большом доме, где девушек будут продавать их будущим мужьям, как молодых тёлок на каруме!..
Девушка бежала тропинкой вниз так быстро, как будто кто-то гнался за ней по пятам. Только на берегу реки, когда повеял лёгкий ветерок и запахло тиной, она остановилась и перевела дыхание. Вдруг ей захотелось искупаться — смыть напряжение и тревогу и, как будто проведя ритуальное омовение, очиститься перед тем, как войти в свободную жизнь. Сбросив одежду, Ану-син бросилась в реку и ныряла, и перевёртывалась в воде с боку на бок, радуясь новым для неё ощущениям. Устав, девушка легла на спину и, удерживаясь на плаву с раскинутыми руками, долго смотрела в окрашенное розовыми полосами небо. Ещё раз нырнула и, немного поплескавшись, вышла на берег.
— Смотри, смотри, это она! — Молодой человек, невысокий, но крепкий, с курчавыми волосам и мягкой, едва начавшей отрастать бородкой, соскочил с коня и вытянул руку в сторону реки.
Его попутчик, лениво развалившийся в седле, медленно повернул голову и прищурился.
— Кто она? — спросил он, едва ворочая языком. — О ком ты говоришь, мой друг Киссар?
— Она, та девушка из моего алу, о которой я тебе рассказывал! Видишь, на берегу? — Голос Киссара дрожал от восторга и возбуждения.
