Окунув пальцы в кровь в алебастровом сосуде, жрица помазала ею каменный лик богини; затем, когда Ану-син поднялась, она натёрла кровавой жидкостью пятки и ладони девушки, обвела ею пупок и соски и спиралеобразно прочертила посредине лба и над бровями. Она велела девушке стать на колени и, держа левую руку поднятой и вытянув правую, принести клятву верности Великой Богине. Со страшными заклинаниями Ану-син посвящала себя Ишхаре и, обессиленная, измученная долгой бессонной ночью, повторяла каждое слово, которое призносила Сидури. Голос жрицы был голосом древности, седой старины, из которой пришло великое Знание о тайных силах, движущих миром. Заклинания, обращённые к повелительнице всего сущего, владычице жизни и смерти, были одной из главных тайн её служительниц — знанием посвящённых.
После того, как слова священной клятвы были произнесены, жрица осторожно подала Ану-син стеклянный шар; пламя внутри него погасло, и теперь вместо него там плескался напиток голубоватого цвета, с запахом свежим и жгучим. Девушка медленно, мелкими глотками отпила, и тут ей показалось, что ноги у неё подкосились и на плечи навалилась чрезмерная тяжесть; голова слегка закружилась, а лицо вдруг так побледнело, что Сидури насторожилась.
— Продолжай! — прошептала Ану-син, преодолев слабость. Ею внезапно овладело нетерпение.
Сидури, заметив, как она оживилась, одобрительно улыбнулась и надела ей на шею длинные бусы-ожерелья, украшенные посредине подвеской светлого, почти белого золота. Пламя у алтаря оживило сияние крупного необычайной красоты и яркости камня, вправленного в золото, с вырезанной на нём голубкой — священным символом Иштар.
— Это ожерелье издавна принадлежит верховной жрице Ишхары и переходит по наследству — от матери к дочери, — сказала Сидури, на мгновение залюбовавшись камнем. — Традиционно его украшают тремя подвесками, но, к сожалению, так случилось, что сохранилась только одна. Каждая из них символизирует определённый этап в развитии культа богини, и только первый, самый ранний символ остаётся со жрицей до конца её земного пути. Увы, предметы теряются, их можно украсть, продать или обменять. Клеймо же — это метка на всю жизнь.
Едва Сидури закончила свою речь, как музыка зазвучала громче: протяжно и торжественно завыли длинные деревянные трубы, ритмично и гулко забили обтянутые кожей тамбурины. И вдруг, словно из стен, начали выходить — одна за другой — девичьи фигурки, чьи обнажённые тела были прикрыты лишь длинными нитями бус кораллового цвета. В руках каждая из девушек держала кольцо из шнурка, завязанное узлом, — точно такое, как было изображено в руках у богини. Это кольцо считалось символом вечности, оно продлевало жизнь и оберегало человека от напастей бренного мира. Жрецы также утверждали, что это ключ, открывающий дверь в царство мёртвых. Таким образом, женское божество отвечало не только за жизнь на земле — за её рождение и поддержание (мать-кормилица), но и за возрождение человека после смерти. Наверное поэтому древнюю богиню ещё называли Владычицей жизни и смерти.
Молодые женщины медленно закружились вокруг Ану-син, напевая что-то торжественное и величественное. Девушка, глядя на них во все глаза, могла поклясться священным именем Мамиту, что это были всего лишь тени. Но, спрашивала она себя, возможно ли, чтобы бесплотные воздушные создания двигались, пели, играли? Потом она вспомнила поединок Киран и той чудовищной тени, порождённой ассирийцем, которая поглотила тень гиены. Нужно узнать, уже не в первый раз подумала Ану-син, какой силой наделён Эришум и какая магия его защищает…
Тем временем Сидури отошла к алтарю, наклонилась к огню, и в руке её сверкнуло красным всполохом надетое на железный прут кольцо-печать. Потом голова жрицы повернулась в сторону Ану-син. Девушка сжалась и закрыла глаза. В следующий миг её плеча коснулось раскалённое железо, запахло горелой плотью. Было очень больно, на глаза навернулись слёзы, но Ану-син, чувствуя торжественность и важность момента, не издала ни звука. Сидури нанесла клеймо — прямо и точно, как делала прежде уже не раз.
— Скорпион — самый древний символ Ишхары, — пояснила она, глядя на Ану-син, — таинственный, мощный, глубокий и сложный. Это символ победы над сковывающим началом. Раскрыть себя, чтобы достичь своей цели, невозможно без борьбы, без смерти старого ради рождения нового.
Затем Сидури помогла девушке облачиться в новые одежды и, оглядев её, сказала:
— Поистине, в тебе угадывается сходство с самой богиней! Прав был эн Илшу, утверждая, что не было у Иштар более прекрасной служительницы!
Ану-син, стоя напротив Сидури, чуть отступившей, чтобы поглядеть на неё, впервые за всё время улыбнулась, гордая своей красотой и значимостью.
Она чувствовала себя освобождённой, заново родившейся, радовалась своему перевоплощению и благословляла Сидури за её мудрое решение.
Закончив ритуал посвящения, Сидури низко поклонилась новой жрице и издала резкий отрывистый вопль. В тот же миг смолкла музыка, тени девушек-жриц растаяли, как туман под солнечными лучами, и звенящая тишина вновь тяжело повисла в воздухе, вязкой пеленой окутывая слух.
— Где бы ты ни была и что бы с тобой ни случилось, — нарушил эту тишину голос Сидури, — помни: ты — носительница облика Великой Богини. Отныне ты владеешь силой не подчиняться слепо ни желаниям людей, ни их лживым речам, ни самой утончённой лести. Ты — верховная жрица Ишхар, избранная ею, — никогда не забывай об этом!
…Когда наступил рассвет, на пороге зиккурата показалась женщина. Не двигаясь, подняв голову, она смотрела на залитый кровавым светом горизонт. Сияние восходящего алого диска оживляло румянец на её щеках, белизну её кожи и окрашивало пламенем пурпур её одежд. Многочисленные нити бус украшали её грудь, охватывали талию и бёдра, свешивались на лоб с широкого золотого обруча. Иссиня-чёрные волосы, осыпанные золотым и коралловым порошком, спускались на спину длинными волнами. В ушах сверкали гроздья крупных золотых серёг в виде буковых и ивовых листьев.
Никто из собравшихся во дворе зиккурата не узнал Ану-син.
Глава 22. Замысел сангу
Даже спустя несколько дней после того, как в обители Иштар, Дарующей воду, побывали, оставив следы разрушения, ассирийцы, тревога не покидала служителей храма. Особенно страдал эн Илшу: он никак не мог избавиться от чувства вины, вызванного собственной беспомощностью, и мыслей о том, что богиня отвратила от него свой лучезарный лик. Старый жрец пытался найти объяснение тому, что случилось, и искал его в старинных пророчествах и Книге судеб. Хотя для тех, кто не слишком полагался на божественное провидение, ответ был намного проще, ответ был очевиден: виной всему были ассирийцы.
Илшу, терзаемый осознанием того, что не принёс храму никакой пользы, заперся в эгипаре, соблюдая самые строгие посты и проводя дни и ночи в бесконечных молитвах и покаянии. Только один человек решался входить в эгипар: Ану-син.
Девушка приходила к жрецу, но сидела молча, устремив на него пристальный взгляд. Ану-син не могла бы этого объяснить, но она не прощала ему того, что он ушёл тогда из нухара и больше не вернулся. Хотя в глубине души она понимала, что немощный старик не смог бы защитить её от царского советника, неотступная мысль о происшедшем требовала найти виноватого. О том же, что богиня осталась глуха к её мольбам о помощи, Ану-син старалась больше не вспоминать. Эн Илшу, если ему приходилось обращаться к ней, тоже больше не говорил о безграничной власти Иштар. Ану-син думала, что он умалчивает о ней из чувства стыда за побеждённую богиню или, может, из нежелания вспоминать то, что произошло в нухаре.
