Над пепелищем реял дракон. Он был огромен, он сиял рыжим, алым и золотым, на его крыльях танцевало пламя, горло его горело, как сталь в мартене, из раскрытого рта бил огонь. Бил далеко, широким, мощным потоком, а между небом и землёй, уворачиваясь от смертельного жара, метался Нот — маленький, неуклюжий, жалкий.
Я снова закричала. Как совершенная дикарка.
Лишь в этот миг я поняла очевидное: Фалько жив. Пламенный дракон — это Фалько!
Всё кончилось очень быстро.
У Нота загорелись перья, Фалько догнал его, сбил на землю и придавил могучей лапой. Огонь, обнимавший его, погас, драконье тело, огромное, но исполненное грации, теперь блестело медью и бронзой. Длинный шипастый хвост ходил из стороны в строну, как у рассерженного кота. Голова склонилась к поверженному врагу, и нечеловеческий голос что-то прогрохотал.
В этом голосе был гул камнепада, и небесный гром, и и уханье барабанов, и звон литавр. Но лишь когда братья-оборотни дружно сорвались с места и побежали, я наконец осознала, что он спросил: "Сдаёшься?" И побежала за ними.
В это время большой дракон отпустил маленького. Маленький, привстав на нетвёрдых лапах, склонил перед ним шею, а голову положил в золу. Фалько поставил лапу на эту голову, задержал ненадолго и убрал.
Ритуал был кончен. Нот лёг на землю и затих. А Фалько-дракон расправил крылья и как будто провалился сквозь ткань реальности куда-то за её предел. На долю секунды сгустилась тень, и сам он стал тенью — и сгинул. Не было больше огромного дракона, а был маленький человек в чёрном полупальто.
В прошлый раз я не видела обратной трансформации и не представляла, что она происходит так быстро. Фалько выглядел совершенно так же, как до оборота. Он не был измождён, не шатался от усталости. Стоял, глядел на бегущих и ждал.
— Так вот как ты выбрался, — выпалил подлетевший первым Ликаон. — Мы думали, землетрясение, оползень... склон осыпался.
Никаких демонстраций покорности не было. Ни преклонённых колен, ни присяги на верность. Но роли разительно переменились.
— Австер, смажь ему ожоги, — велел Фалько голосом, в котором слышались отзвуки камнепада, грома и литавр, словно гортань его ещё не перестроилась на человеческий лад.
Австер кивнул, оглядел побеждённого и быстрым шагом направился к роще — за медикаментами.
— Здесь оставаться нельзя. Липс, Либ, перенесёте Нота в безопасное место, потом летите в Ильмею. Мы с Верити будем там. Ликаон, мне нужна связь с вашими парнями. Хочу встретиться, потолковать. Отправляйся, как будешь готов.
Тот тряхнул кудрявой головой и потрусил вслед за Австером. Липс и Либ остались хлопотать вокруг раненого брата. Фалько взял меня под руку.
— А он, — спросила я, — не должен стать человеком?
— В этой форме травмы заживают быстрее, — сказал Фалько. — Приготовься.
Он обнял меня за талию, притянул к себе, и нас подхватил безвоздушный вихрь.
31.3
Мы очутились в осиновой роще, затем — посреди серебряно-зелёной, не тронутой огнём степи и — снова в окружении деревьев, в другой роще или перелеске.
Я вздохнула поглубже, но нового перемещения не последовало. Мы стояли на небольшой полянке, под ногами рос клевер, над головой стелился лоскут чистого неба с парой облачных заплат. Фалько отступил на шаг, но удержал мои руки в своих.
— Это и значит — становиться ветром? — спросила я. — Ты превращаешься в воздух?
— И да и нет, — он наморщил лоб, пытаясь собираться с мыслями. — Я скрыл от мажи эту свою форму... состояние, а самому мне трудно объяснить. Обычно ветер возникает от разницы давлений, это просто воздух. Со мной не так. Я продолжаю чувствовать объём тела и частично массу... Скорее, я становлюсь энергией, магнетической или какой-то ещё. При этом часть меня всегда остаётся на месте и смотрит со стороны, как будто с изнанки реальности или из какого-то особого её измерения. Не из другого мира, из нашего — это измерение всегда здесь, в шаге... Туда мы сбрасываем избыток массы при обратной трансформации, оттуда берём при нехватке. Там масса становится энергий. Вернее, масса и энергия там одно и то же. Не знаю, может быть, в это измерение смотрят видящие, или у них есть своё, особое. Или оно меняется в зависимости от нужд того, кто в него проникает. Уверен, древние маги умели его чувствовать. И некоторые люди... Думаю, мажи — тоже, просто они не понимают, с чем имеют дело, потому что их машины не умеют это просчитать. Пока, во всяком случае.
Он сконфуженно умолк.
— Я не мастер разговоров, ты знаешь.
В кронах шумел ветер. Солнце струилось сквозь дрожащую листву, свет и тень играли в пятнашки на лице Фалько.
— Поэтому ты мне ничего не сказал?
— О чём?
— Не притворяйся. Об этой безумной затее с поединком. И о том, что мы с тобой... партнёры.
— Если бы я сказал, ты бы согласилась?
— Не знаю.
— Ты солгала.
— Нет. Я правда не знаю. Если бы ты всё объяснил...
— Солгала не сейчас — тогда. Ты научилась лгать?
— Нет. Не знаю. Что ты имеешь в виду?
— Ты не знаешь, — он смотрел на меня прищуренными глазами, но рук не отпускал.
И я стала рассказывать, как мажисьеры спрашивали о нём, и что я ответила, и что со мной после этого произошло.
— Ты можешь сказать, что я солгала. Но это не было ложью, это было... отрицанием правды. Или части правды. Я ведь на самом деле долго считала, что ты магнетик. И просто вспомнила, как это было — когда я совсем ничего о тебе не знала. То есть я сейчас думаю, что вспомнила, а в тот момент просто поняла абсолютно ясно, что не должна дать им ни малейшего повода для подозрений... Я опять много говорю, да? Как в тот день, когда меня чуть не сбил мобиль. Этот мобиль должен был меня напугать, но мог и убить на самом деле. Если бы ты промедлил хоть секунду. И это правда. Я тоже могла убить тебя одним словом, даже простым молчанием. Но это было всё равно что убить себя. Вопрос веры. Помнишь, ты говорил? Я правда чуть не умерла, мажисьеры страшно перепугались. Мне было очень плохо. А ведь я даже не солгала по-настоящему. Сейчас мне не плохо, мне хорошо. А солгала я или нет, это ты должен знать сам.
Кажется, моя сумбурная речь позабавила его. Улыбаясь, он подтянул меня к себе, взял за плечи.
— Откуда мне знать?
— Ты же первый сказал, что мы... партнёры. Я только повторила своими словами. Или это неправда?
Конечно, неправда. Но почему тогда в его улыбке столько нежности? Это тоже обман?
Он коснулся моей щеки, как тогда, в поезде. Я спросила:
— Скажешь, в тот день, на улице Пиньона, ты ничего не почувствовал? Не понял, что я... та самая?
— Комплементарный партнёр, так мы это называем, — его пальцы пробежали по моему подбородку, спустились на шею, замерли в ямочке между ключицами и снова двинулись вверх. — Если честно... не помню. Не знаю.