— Это наводящий вопрос, — сказал Аврелий, — в дополнение к первому, на который вы так и не дали ответа.
— Я дала ответ.
— Но вы сомневались, — сказал Дитмар, — и я хочу знать — почему. Почему вы не уверены в том, что ваше имя Верити Войль?
Они перебрасывались вопросами, как шариками от пинг-понга.
— Ваше имя Верити Войль? Или вас зовут иначе?
— Меня удочерили! Приёмные родители дали мне свою фамилию.
— Что случилось с вашими настоящими родителями?
— Они погибли. Я не хочу говорить об этом.
— Как они погибли?
— Упали с моста на неисправном паромобиле. Несчастный случай. Прошу вас, хватит! Развяжите меня.
— Как фамилия ваших настоящих родителей?
— Клес, — я попыталась вырвать руки из ремней. — Дитмар, зачем вы так со мной?
— Всё в порядке, Верити, не волнуйтесь, — он наклонился, коротко дотронулся до плеча. — Это просто игра.
Гиацинтовые глаза смотрели холодно и твёрдо. От запаха его одеколона к горлу подкатила тошнота.
— Почему вы живёте одна?
— Я переехала.
— Откуда у вас дом?
— Это наследство. Пожалуйста, прекратите.
— Духи земли, она плачет! — ахнула Ливия.
— В самом деле, — нервно сказал Тьери. — По-моему, это зашло слишком далеко.
На него не обратили внимания.
— Кто оставил вам наследство?
— Двоюродный дед.
— Как его имя?
— Послушайте, — возмутился Тьери, — это уже настоящий допрос!
— Как его имя!
Комната перед глазами сузилась и потемнела, я падала в глухой колодец, голоса моих мучителей долетали из ватной глубины. Но не слышать их было невозможно. Оставалось одно: зажмуриться, стиснуть зубы и молчать, молчать... но проклятый прибор рвал из меня ответы пыточными клещами.
— Валер... Валериан Конрад.
— Роберт! — раздался голос Аврелия, громче и взволнованней прежнего. — Не трогайте прибор! Вы же не мальчик, должны понимать!
— Я тоже хотел бы задать вопрос, — торопливо проговорил профессор. — Верити, вы хоть раз состояли в интимной близости с мужчиной?
Он стоял прямо передо мной, глядел в лицо.
— Я... что? Нет. Да... Нет!
Вспомнилось жаркое дыхание Ральфа, тяжесть его тела, руки на моих бёдрах... там, куда я не собиралась его пускать...
— Нет! Прекратите это! Я больше не буду отвечать! Освободите меня!
Проклятые ремни не пускали, выступы внутри шлема давили на виски.
— Вы не смеете держать меня силой! Это издевательство!
Поднялся гвалт. Дитмар, другие мажисьеры, Тьери, Ливия, Барро, — все они что-то говорили. Общий галдёж перекрыл высокий звонкий голос Евгении:
— Замолчите сейчас же!
Я не заметила, когда она вернулась.
— Что вы здесь устроили? Роберт, — Евгения повернулась к профессору, — ваше поведение недопустимо.
— Я готов принести извинения, — тут же отозвался Барро своим обычным сухим тоном.
— Вы все принесёте извинения.
Евгения обвела взглядом мажисьеров, подошла ко мне и стала расстёгивать ремни на запястьях.
— Верити, дорогая, мне очень жаль. А вам, Роберт, — бросила не оборачиваясь, — придётся покинуть поместье.
— Как прикажите, — он склонил голову, затем повернулся ко мне. — Дамзель Войль, я глубоко сожалею о случившемся.
Мне пришлось выслушать то же самое от четверых мажисьеров, вытерпеть их холодные насмешливые взгляды, а потом выйти размеренным шагом с гордо поднятой головой под конвоем утешительницы Евгении. В висках резкими толчками пульса билось одно желание: бежать. Из этой комнаты, из этого дома, из Каше-Абри — как можно дальше… Прямо сейчас!
Но Евгения, объяснила, что это невозможно. Дюваль дома, в кругу семьи. Нельзя же просто так среди ночи выдернуть из супружеской постели отца троих детей. Мой отъезд может подождать до завтра. Для меня самой так будет лучше — отдохну, успокоюсь, взгляну на происшедшее трезвым взглядом. Да, молодые люди повели себя некрасиво. Заигрались в эксперимент, забыв, что перед ними не подопытный зверёк, а нежная, ранимая девушка. С другой стороны, ничего по-настоящему страшного не произошло...
В самом деле, ничего страшного. Просто меня предали. Только и всего.
Глава 8. Нападение
Автоматонов инженера Планка я так и не увидела. Пока в большом бальном зале Карассисов самые совершенные в мире механические куклы на флюидах исполняли балетную миниатюру "Пришествие весны" для десятка мажисьеров и людей, я гуляла по саду в благословенном одиночестве. Тюльпаны, нарциссы. Цветущий оазис в пустыне жестокости и обмана...
Порой и я способна обмануть — как сейчас. Пообещать Евгении вернуться к началу представления, искренне веря, что обязана сделать это хотя бы из простой учтивости. А через полчаса, бредя мимо гиацинтовых пригорков, понять, что не хочу играть в её игру. Мажисьен была добра ко мне, опекала, как больного ребёнка, но не хотела отпускать. Сначала под предлогом того, что Дюваль увёз в город Барро и вернётся не раньше полудня, а второй их шофёр в отпуске, потом из заботы о моём желудке, и наконец из желания, как она выразилась, сохранить приятное общество.
— Верити, дорогая, прошу, сделайте мне одолжение, останьтесь на обед. Я понимаю, вам неловко и неприятно встречаться с остальными, но за завтраком вы почти ничего не ели, а если откажитесь от обеда, вконец расстроите себе пищеварение и заставите меня страдать от чувства вины. Давайте считать вчерашний инцидент недоразумением. А любое недоразумение можно преодолеть, правда? Проявите чуточку великодушия, ради меня, и увидите, что ваши обидчики полностью раскаялись. Мужчины, как дети, не сознают последствий своих шалостей, пока их не поставишь в угол... о, я утрирую, конечно! Но мой брат, Аврелий и их друзья не хотели причинить вам боль и теперь, поверьте, сделают всё, чтобы заслужить прощение. А лицемер Барро после своей безобразной выходки навсегда изгнан из нашего дома.
Что ж, на обед я сходила. Повар Карассисов вновь постарался на славу, но мне кусок в горло не лез. Все вели себя, как после экскурсии на ферму оборотней — словно ничего не случилось. Светски беседовали, шутили, смеялись, восторгались яствами и винами, а Ливия и Тьери, кажется, вовсе не считали себя жертвами жестокого розыгрыша. Возможно, Евгения права, это просто недоразумение, а я слишком изнежилась вдали от людей и слишком долго лелеяла свою тайну, чтобы посмотреть на произошедшее здраво.
Но стоило поймать взгляд Дитмара, как все доводы рассудка разлетелись вдребезги — ни раскаяния, ни хотя бы сожаления в этом взгляде не было, только самоуверенность и превосходство. Он предложил мне попробовать картофельный гратен, тот самый, который нахваливала Евгения. Я согласилась, но не почувствовала вкуса. Он заговорил о театре — я отвечала, едва понимая, о чём речь.
