— Держись за шею, я сказал! — рявкнул Фалько. — Только за шею! Спину и плечи не трогай. Можешь покалечиться.
Помолчал и добавил мягко:
— Ничего не бойся. Помни, я не дам тебе упасть.
Он снова пошёл вперёд, побежал… Резкий хлопок. Меня тряхнуло, возникло чувство падения — внутри всё оборвалось. Я крепче обняла Фалько, чувствуя, как ходят напряжённые мышцы в основании его шеи.
Полчаса. Нужно вытерпеть полчаса, и этот ужас закончится.
Вокруг дышала бездна, я чуяла её каждой порой, каждым нервом. Бездна обнимала нас, играла с нами, как котёнок с мячиком, и Фалько нравилась эта игра. А я крепко сжимала зубы и кричала, кричала, кричала — внутри себя.
Но даже к ужасу можно привыкнуть. Фалько держал меня крепко, руки его не дрожали, не давали слабины, он делился со мной своим теплом, только ноги в летних туфельках начали замерзать.
Казалось, эта качка на волнах воздушного океана будет длиться вечно. Вдруг низкий тяжёлый голос прохрипел в самое ухо:
— Приготовься!
В отдалении скрипело и лязгало, и эти звуки быстро приближались.
— По команде — отпускай.
В следующий миг что-то задело мои каблуки. Я вскрикнула — и Фалько разжал руки.
Подошвы глухо стукнули по металлу.
Фалько гаркнул:
— Да отцепись ты!
С силой оторвал от себя мои руки, толкнул вниз. Я упала... почти легла... спиной на твёрдую поверхность. Надёжную. Устойчивую. Прочную.
Тогда почему ощущение бездны вокруг притупилось, но не исчезло полностью?
Села рывком, сорвала с глаз повязку. Мир ослепительно вспыхнул — и затянулся влажной пеленой. Слёзы побежали по щекам. Полуприкрыв глаза ладонью, я смотрела на небо, на уступы и расщелины, медленно плывущие мимо. Единственной моей защитой от объятий бездны была подвесная кабина, открытая всем ветрам. Метра четыре в длину и два в ширину, крыша на грубых подпорках, обшарпанный бортик по пояс стоящему человеку. За этот бортик я, должно быть, и зацепилась ногами, когда Фалько пытался втолкнуть меня внутрь.
Фалько. Где он?
Что-то с грохотом ударило в крышу. Кабинка слегка качнулась. Я прикрыла голову руками, сжалась в комок. По крыше негромко бухало, словно там топтался крупный зверь. Потом — шуршание, от которого все волоски на теле зашевелились, и...
— Верити? Ты цела?
Фалько, свесив голову с крыши, заглядывал в открытый проём.
— Не бойся, я спускаюсь.
Голова исчезла — показались ноги. Фалько лаской соскользнул вниз по стальной подпорке. Присел рядом на пол, обнял за плечи:
— Всё хорошо, всё закончилось. Смотри, вот твои перчатки.
Я взглянула на руки. И правда голые.
Значит, перчатки соскользнули, когда Фалько пытался высадить меня в кабину, а я держалась за него, забыв обо всём на свете.
— Ты мог бы предупредить. Объяснить всё заранее. Куда мы направляемся, что ты собираешься делать и что делать мне.
— Не мог.
Уронил два коротких слова, будто камни, и посмотрел таким взглядом, что я невольно отодвинулась.
— Я ведь сказал тебе: отпускай.
— Я не слышала.
— В следующий раз слушай внимательней. Ты чуть не угробила нас обоих.
— В следующий раз? Мы что, опять должны?..
— Нет, не должны. Это фуникулёр. Он доставляет на стройку рабочих, материалы и оборудование. Вон, впереди две грузовые платформы.
Теперь, когда он сказал, я разглядела и трос, уходящий вниз, и железные конструкции, подвешенные к нему на кронштейнах, и опору на склоне ближайшей скалы, к которой медленно катила наша кабинка.
— Инженеры, мажи и часть рабочих ночуют наверху, но большинство живут в бараках в предгорье. Первую смену уже подняли наверх. После обеда придёт очередь второй. Мы заскочили буквально в последний вагон, — Фалько усмехнулся. — Внизу проложена узкоколейка. Дальше поедем на поезде.
Он положил мне на колени пакетик галет, плитку шоколада, протянул пузатую флягу. Я покачала головой.
— Не бойся, это термос. Там кофе. Думаю, ещё не остыл.
Он говорил со мной, как с ребёнком. И пусть. Не осталось сил ни обижаться, ни спорить, ни бояться. Даже есть не хотелось. Но было ясно, что Фалько всё равно настоит на своём.
Мы перекусили, и меня стало клонить в сон. Я прислонилась спиной к бортику, Фалько сел рядом.
— Всё будет хорошо, — сказал он мягко. — Через два дня мы доберёмся до Носсуа, и ты забудешь эти горы, как страшный сон.
— Два дня? — переспросила я. — Это вечность.
И закрыла глаза.
18.1
Поезд из Шифсхейма вёз шерсть для текстильных фабрик Белогена — и нас с Фалько внагрузку. До пункта назначения оставалось полсуток. Мы сидели среди туго набитых тюков, и я подсчитывала убытки. Лицо красное от горного загара, ладони в ссадинах, ноготь сломан, туфли потёрты и ободраны, будто у нищенки, платье измято. А главное, порваны чулки — на самых видных местах. И длинный плащ не защитил.
— Я достану тебе новые, — улыбнулся Фалько.
— Где ты их возьмёшь? Уже темнеет. А утром нам сходить. В таком виде на меня будут обращать внимание. Да и ты выглядишь несколько экстравагантно. — Весь в чёрном, одет не по сезону, небритый. — Нас многие запомнят.
— Кстати, о памяти. Ты вспомнила адрес?
Он отлично знал, что я не смогу ответить "нет".
— Переулок Лудильщиков, дом шесть. Гравировальная мастерская Сумсо. Спросить Фосэра.
Между нами горела свеча, одетая в стеклянный колпак. Я успела притерпеться к затхлости запертого вагона, к запаху гари и уже не воображала каждую минуту, как фонарь опрокидывается, огонь охватывает сухую шерсть и мы горим заживо. Язычок пламени колебался под стук колёс, расплёскивая вокруг себя слабенький тёплый свет, тени чернее самой тьмы метались по вагону. Казалось, на лицо Фалько накинута вуаль мрака; кожа из-под вуали отсвечивала медью, в глазах дрожали янтарные отсветы.
— Знаешь, — задумчиво произнёс он, — а ведь твоя вынужденная правдивость штука совсем небезусловная. Погоди, не дуйся. Это во многом вопрос веры. И пожалуй, признания извне. Что ты считаешь правдой. Что другие считают правдой. Что ты принимаешь как правду, даже зная, что она таковой не является.
Я поморщилась:
— Похоже на демагогию, не находишь?
— Смотри. В Тамоне ты не смогла назваться чужим именем. Потому что это было бы неправдой. Правда состоит в том, что ты — Верити Войль. Но твои родители носили фамилию Клес. Значит, на самом деле ты Верити Клес. Или даже не Верити, а скажем, Летти или Аделаида. Но ты упорно называешь себя Верити Войль. Почему?