Тут уж задумался я, пытаясь сформулировать мысль. С этими ребятами еще вчера болтал и заметил интересную штуку. Нет, домой они все рвутся. Но для чего? С родными повидаться. По деревне гоголем пройтись. Может даже, повезет вдову какую тайно оприходовать. И что дальше? Людям, которые три-четыре года назад на войну попали и под смертью ходили, опять возвращаться под руку отца? Ведь недаром говорят, что служивый сын отрезанный ломоть. То есть родителей он, конечно, уважает, но и свое мнение имеет. Которое уже не станет замалчивать. Конфликты внутри семьи пойдут. И как оно получится? Куда вывезет? Мужики это понимают. А если учесть, что кроме кровных родственников, их там семеро по лавкам не ждут (все в основном средние сыновья, которых оженить в свое время не успели), то сейчас служивые напряженно ждали моего ответа.
Если полчаса назад я бы, может быть, и сомневался, что им сказать, то сейчас уже нет. А все в основном потому, что когда проводил осмотр своих жмуриков, то удивился тяжести полевой сумки белесого прибалта. Еще подумал: «Патроны он там, что ли, хранит?» Но в сумке оказались не патроны, а четыре колбаски из плотной синей бумаги. Три потоньше, одна потолще. Ковырнул бумагу и охренел – три банковские упаковки золотых десятирублевок и одна монетами по пятнадцать рублей. Еще был мешочек. Тоже с желтыми кругляшами и какими-то цацками. То есть лабус где-то очень неплохо разжился. Ну а сейчас, через него, и я. Тогда еще мелькнула шутливая мысль, что теперь можно заделаться батькой-атаманом. Это без золотого запаса не атаман, а фуфло. А с финансами – полноценный атаман.
Я не знаю еще, что мне предложит комиссар (в смысле на какое довольствие поставит), но зато я знаю, что лично могу предложить людям, которые последуют за мной. Вот и сказал ребятам, что, дескать, на гражданке сейчас перспектив не вижу. Поэтому решил собрать свой отряд. Да, так получилось, что под эгидой красных. Нет, революционным пламенем не горю и на фронт не рвусь. В жизни, конечно, всяко может быть, и если придется, то и повоюю. Но не рвусь. А они мне показались. Поэтому сейчас разговоры веду. Что и как конкретно будет у красных, не знаю, но от себя могу сказать, что голодными они точно не останутся и в рванине ходить не будут. После чего дал время на размышления, отойдя в сторону и закурив.
В общем, что сказать? Невзирая на очень неясные перспективы, согласились почти все. Только двое рядовых решили идти домой и там пытать счастья. А весь командный состав (три унтера и один ефрейтор) двинул со мной. Единственно, обговорили то, что я при первой возможности организую им побывку домой. Пообещав сделать все от меня зависящие, пошел к Лапину, который к этому времени проявился на крыльце здания санчасти. Вид комиссар имел несколько встрёпанный. Глядя на него, хмыкнул:
– Что? Здешний Пилюлькин требовал с тебя лекарств, денег побольше и бабу потолще?
Михалыч завис:
– Э-э… Какую бабу? Нет, баб он не просил. Просил лекарств, продуктов и людей в помощь. Черт! И ведь действительно, все это необходимо! Только где взять?
– Вот ты замороченный! Про лекарства и продукты сам думай, а насчет людей… – Я повернулся к колодцу, где тусовались остатки отряда морячка, и крикнул: – Эй, бандиты! Ходи сюда!
Опасливо поглядывая на меня, резко протрезвевшие от внезапных жизненных перипетий люди приблизились. Один даже осмелился возмущенно пробурчать:
– Чего это мы бандиты? Мы революционные бойцы!
– Ха! Смешно, мля! Особенно вчера тому священнику весело было, когда его ужратые революционные бойцы насмерть забивали! При всем честном народе! Да и сегодня тоже героически себя показали, когда убогих резать собрались! Чем вообще думали?
Тут голоса разделились. Одни начали вопить про священника: «А чего он сам первый начал? Нас матерно крыл и революцию черными словами поносил! А потом еще и проклял прилюдно!» Но вопили без души. Было видно, что теперь им несколько неудобно за свою пьяную горячность. Зато вторые были более единодушны. Щетинистый парняга, при поддержке кентов, сжимая кулаки, яростно заявил:
– Это все Вилкас, падла! Все нудил и нудил, что надо вскрывать контрреволюционный элемент без промедления! Невзирая на пол, возраст и социальное положение. Мишку, гад, с панталыку сбивал! И теперь, в глазах товарищей, мы действительно как бандиты выглядим!
Я возмутился:
– Что же вы за люди, если вас так легко с пути истинного сбить? Эдак любой офицер появится, понудит, и через час вы уже за белых выступать будете?
Тут все разорались совсем уж громогласно. Драться не полезли лишь потому, что опасались еще раз огрести. Взмахом руки прекратив базар, расставил точки над i:
– Короче. Ты, – я ткнул пальцем в щетинистого, – будешь старшим над своей командой. Скоро ваши командиры появятся, вот им и объяснишь и про «Вискаса», и про общую нестойкость. Так что идите, готовьтесь. Но сначала выдели двух человек в помощь лекарям. И смотрите, раненых не обижать!
Парень хмуро кивнул, а потом поинтересовался:
– Оружие?
– Винтари свои забирайте. И да… Тебя как зовут?
– Петр. Петр Ненашев. Боец ударного революционного отряда «Красные соколы»!
– А я – Чур. Агитатор и уполномоченный. Уполномоченный по всему…
Лапин, во время всего нашего разговора не проронивший ни слова, ошарашенно глянул на меня и влез:
– Слушай, Ненашев, у вас же продукты есть? Вот и хорошо. Надо бы лекарям хоть немного подкинуть. Сделаешь? Ну и славно.
Кому-то это может показаться диким и странным. Ведь еще полчаса назад бой был. Мы положили их товарищей. А теперь вот так легко вручаем оружие назад? Ну да… со стороны выглядит действительно странновато. Но я слушал, что они кричали нам, когда шел разговор. И главное, как они кричали. Без ненависти. Даже без какой-то затаенной злобы. Человеческая жизнь за годы мировой войны и за время начала гражданской очень сильно потеряла в цене. И выбивание своих однополчан было воспринято просто как наказание. Они накосячили? Накосячили. Вот их и наказали. Оставшимся в живых просто повезло.
Еще и представители командования приедут и тоже вставят. От этого было страшновато. Хотя с рядовых всегда были взятки гладки, а за одно и то же два раза не наказывают. Именно так они и рассуждали, когда оправдывались передо мной. Поэтому и оружие им вернул. И в санчасть двоих направил со спокойным сердцем. Им и в голову сейчас не придет хоть как-то притеснять раненых.
А потом, когда мы шли в сторону штаба, комиссар все удивлялся:
– Ну, товарищ Чур, ты и жук! Как все повернул! То есть ты пострелял людей, а упреки будут не к нам, а этим самым пострелянным! Мало того, они же еще оправдываться будут и объяснять, за что их стреляли!
Пожав плечами, ответил:
– Чего же тут мудреного, когда мы кругом правы?
А потом оповестил, что ранее одиночный Чур обзавелся еще четырьмя сподвижниками и двумя «цыганятами». В связи с этим завтрашний отъезд в Ростов подразумевает достаточно большую компанию. Михалыч лишь успокаивающе отмахнулся. Его сейчас гораздо больше занимал предстоящий разговор с «соколами». Я же по этому поводу вообще не парился. И оказался прав.
