– Вчера обо всем договорился. Так что, товарищи, готовьтесь. В целях профилактики борьбы со смертельно опасным заболеванием на сегодня у нас всеобщая стрижка и баня.
Гриня потрогал свой шикарный чуб, глянул на опешивших остальных и решительно произнес:
– Никак нельзя этого делать! Это что же из нас получится? Да лучше сдохнуть, чем налысо обкарнаться! Правильно я говорю, братва?
Братва одобрительно зашумела. Даже Михайловский, гад такой, что-то подвякивал в их поддержку. Не обращая внимания на гомон, я опять взял слово:
– Я продолжу. В связи с тем, что предыдущий выход показал полную демаскировку на местности отдельных взводов нашего отряда, было принято решение о переобмундировании личного состава в форму защитного цвета.
Тут уж все не просто загомонили, а прямо-таки взвыли. Маты летели во все стороны, как будто и не было этих недель притирки. Народ повскакивал с мест, вопя да размахивая руками. Взводный-3 Городецкий настолько раздухарился, что, подскочив ко мне, заорал в лицо:
– Чего лыбишься, падла? Никто и никогда нас форменок не лишит! Да я тебя за это…
Договорить он не успел, так как, не вставая из-за стола, я молниеносно влепил скандалисту под ложечку. Стас, издав странный звук, осел на пол. Остальные замерли на полуслове, ошарашенно глядя на лежащее тело, которое даже не подавало признаков жизни. Ну да. К подобному тут не привыкли. Народ знает и любит кулачную драку. Так, чтобы зубы веером, а после ударов подниматься и смело продолжать махач. Поэтому сейчас даже не понимали толком, что произошло. Я вроде и ткнул не сильно (в их понимании). Сидя, да без богатырского замаха. А человек валяется…
Первым пришел в себя Григоращенко. Подняв руку, он скомандовал:
– Ша! – И, подойдя к Городецкому, взялся проверять пульс. Горячий поляк в этот момент со всхлипом втянул в себя воздух, показывая, что балтийского матроса просто так не возьмешь. А боцманмат, сидя на корточках, поднял на меня глаза:
– Чем это вы его так?
Пошевелив в воздухе пальцами, показал чем. После чего как ни в чем не бывало продолжил:
– Я очень добрый и мягкий человек. Поэтому сейчас спущу на тормозах выходку зарвавшегося взводного. Прощу лишь потому, что это произошло не в бою, и то, что вы, ни хрена не дослушав, начали орать! – постепенно голос у меня повышался. – Даже на поняв, что к чему, истерику бабскую устроили! Сдохнуть предпочитаете? А воевать кто будет?! Те ухари, которые при приближении дроздовцев из города уже лыжи вострили?! И главное – из-за чего сдохнуть?! Из-за волосни! Григорий Иванович, ответьте мне, а зачем вам вот эта декадентская шевелюра? Мы через четыре дня на немцев пойдем! Баб вокруг не будет. Или ты немца посимпатичней решил соблазнить своей модной прической? Чего глаза вылупил? Действовать мы станем в степях да вдоль железки. Там ростовские шалавы не водятся! Бань там, кстати, тоже нет! И перед кем ты чубом трясти собрался? У меня только один ответ – перед немцами! Потому что даже представлять не хочу, как ты на своих товарищей станешь с интересом посматривать!
Гришка завопил:
– Чур, ты что – с ума сошел? Какие немцы? Какие товарищи? Да вообще…
Я шарахнул по столу кулаком:
– А что мне еще о вас думать? Вы все знали, что нас ожидает в ближайшие дни. Но при этом за свои чубы на командира готовы были наброситься! И я уже боюсь, что не только с целью побить или убить! Извращенцы, мля! Ладно – Михайловский! У них в дворянстве еще и не такие непотребства творились! Но уж от простого люда я подобной пакости не ожидал!
Тут вскочил наш пулеметный вождь:
– Я бы попросил!..
Но был перебит:
– Даже и не проси! Я не по этим делам! – и уже более спокойно добавил: – Вить, вот ты офицер. Хрен с ним, сейчас это пока называется командир. И ты прекрасно понимаешь опасность массового заболевания бойцов во время боевых действий. В чем была причина того, что ты орал вместе со всеми?
Михайловский, одернув гимнастерку, откашлялся, растерянно посмотрел на остальных и (вот что значит опыт), быстро придя в себя, ответил:
– Товарищ командир. Вы сами сказали, что в городе будем еще четыре дня. Нельзя ли баню и стрижку сделать перед отъездом? А то ходить тут оболваненным, словно новобранцам, нам вовсе не с руки…
Остальные одобрительно загудели. Я же, потерев лоб, поднялся:
– А вот с этим согласен. Аргумент весомый. Значит, подытожим – стрижка и баня для личного состава переносится на три дня. Если кто-то начнет что-то против мутить, то скатертью дорога. Я уже свои причины вам привел – мне гомосеки в отряде не нужны!
В этот момент активно зашевелился наш павший польский карбонарий. Вздохнув, я подхватил его под мышки и утвердил на стуле. Задумчиво оглядев остальных, спросил:
– Вроде что-то еще было?..
Разумеется, я прекрасно помнил, что у нас еще. Наисложнейший вопрос с переобмундированием. Моремана из бушлата вытряхнуть – это все равно что десантника берета лишить. Поэтому и был затеян весь этот предварительный скандал. Как уже говорилось, очень мало кто из местных может выворачивать слова так, чтобы обернуть дело в свою пользу. Во всяком случае, среди простого и неискушенного люда. И теперь, приведя свои доводы и выслушав их предложения, я добился того, что для начала они подстригутся. Уверен, что среди рядовой матросни особого шума не будет, так как мои слова насчет извращенцев разойдутся быстро.
Но это все фигня. Особой эпидемии нет, и вопрос со стрижкой был даже не принципиален. Главное, что насчет смены формы они меня теперь не на горло будут брать, а станут аргументированно отстаивать свои позиции. Но и на этот случай кое-что есть. Не зря еще три недели назад заказ делал, грохнув в виде задатка почти все свое золотишко. Но Иван вовремя подкинул бабки, поэтому и расчет окончательный произвел, и телеги с тюками обмундирования сейчас под охраной людей Васильева стоят.
На мой вопрос отвечать поднялся глава матросского комитета. Он говорил неторопливо, но очень весомо:
– Товарищ Чур, вы еще говорили про то, чтобы нас нашей формы лишить. Люди этого просто не поймут. И объяснить им такое мы никак не сможем. Бритье головы это так – пустое. Даже шумели зазря. А вот форма… Мы в ней с кораблей сошли. Мы в ней революцию делали. Мы в ней с беляками дрались. Геройски дрались! Враги, нас увидев, половину своего запала теряют! Потому что знают – матросы не отступят! И братишек наших мы по этой форме узнаем. Откуда бы они ни были, каждый из наших знает – мы друг друга завсегда поддержим и поможем!
Молча слушая его, лишь кивал, а когда Григоращенко закончил, ответил:
– Я тебя понял, Матвей Игнатьевич. Форма эта вам дорога, как символ творцов революции, как память о корабельном прошлом, как возможность идентификации и как средство морального запугивания врагов на поле боя, а то и еще до боя.
Взводный на это лишь брови поднял:
