Я увидел, как побледнел и осел на пол Кирилл, увидел парочку струек крови, бегущих из носа и кажущихся жутко контрастными на его бледном, покрытом испариной лице. «Лояльный» был жив, но, похоже, находился на грани вакцинальной ломки, а прямо сейчас ему не могли помочь ни мы с Шахматистом, ни Алекс – все были заняты своим делом.
Но тут наконец не выдержали тени, и воинство шевелящейся тьмы откатилось от нас прочь, в глубины коридоров этого жуткого лабиринта. Уфф! Отбились. Островок стабильности и безопасности пока был очень маленьким, и я не был уверен, что у нас достанет сил его существенно увеличить.
Мы с Шахматистом, изможденные, опустились на каменный пол, подложив под себя рюкзаки, Алекс же спешно полез за вакциной – Кириллу требовалась срочная инъекция. Несмотря на эту локальную победу, настроение мое было далеко не радостное: понятно, что это лишь еще одна отсрочка, а не решение проблемы. Более того, я, кажется, понял, что такое эти тени, и от этого понимания легче мне отнюдь не стало.
– Это неовеществленные кошмары, – словно отвечая моим мыслям, тихо заговорил Шахматист (хотя черт его знает, может, и отвечая – мы же только что были в ментальной интеграции). – Что-то, скорее всего Охотница, сейчас атакует сознание дока. Пытается сломать его и разрушить созданную его усилиями аномалию, которая нас спасла. Тени – не часть аномалии, они, наоборот, пожирают ее, растворяют по мере того, как док слабеет. Держу пари, дальних коридоров в этом лабиринте уже нет – живая тьма поглотила их. И постепенно она доберется до нас. Да, этот пятачок мы укрепили, но если сознание дока падет…
– Мы все равно вывалимся обратно на Каменную реку, где нас прикончат «заморы», – едва слышно закончил я его фразу. – За-ши-бись!
* * *
Как же больно умирать! Эдуард Прохоренков, вновь возвращаясь к жизни, подумал, что ему бы и одного раза хватило, но враг, добравшийся до него даже здесь, не был склонен к жалости и заставлял его проходить через это снова и снова. В разных вариациях. И каждый раз Эдуард приходил в себя у окна на кухне своей питерской квартиры в ту самую ночь катастрофы. Приходил, чтобы попытаться по-другому переиграть эти жуткие события и вырваться из смертельной петли, но каждый раз терпел неудачу. А ведь кто-то другой тоже переиграл ту страшную питерскую ночь по-своему. В реальном мире все закончилось иначе… вроде.
Разум Эдуарда мутился, память словно тонула в тумане, приходилось предпринимать отчаянные усилия, чтобы сохранить четкость восприятия и здравый рассудок под яростным пси-натиском врага. Безликого и могучего врага. Врага, не знающего жалости, но при этом и не испытывающего к Эдуарду ненависти. Порой Прохоренкову казалось, что он сражается с искусственным разумом – настолько безэмоционален и ментально непробиваем был его противник. А каждая смерть и каждое возрождение подтачивали силы Эдуарда, ломали его рассудок, и память с каждым разом делалась все хуже. Враг стирал его. Стирал как личность, как мыслящее существо. И то, что Эдуард еще не прекратил свое существование, было чудом… и чем-то еще, выходящим за пределы разума, ментальной Силы и прочих категорий, поддающихся логическому осмыслению.
Порой Прохоренков ловил себя на мысли, что не выдержал бы, давно уже сдался, если бы речь шла только о нем. Потому что, если всерьез подумать, так ли он хотел жить? Много ли было в его жизни того, за что стоило бы цепляться? Многие ли будут горевать, если его не станет? Именно горевать, а не расстраиваться как о потере ценного сотрудника. И честным ответом на все эти вопросы было: «Нет». У него не осталось близких людей, только коллеги и сотрудники. Его любовницей, сестрой и женой была работа, с которой Эдуард проводил практически все свое время с тех пор как… как это случилось в Питере. Было что-то еще, да, появилось вроде совсем недавно, но Эдуард запрещал себе думать об этом. Просто потому, что для него эта область была кармически недоступна, и… этому человеку, этой женщине было с ним не по пути, ибо он проклят.
Смешно звучит из уст человека рационального, человека науки. Эдуард Прохоренков, заместитель главы научного сектора уральского отделения АПБР, в проклятия не верил, но его самого словно преследовал злой рок: умирали все, к кому он имел неосторожность привязаться и, что самое страшное, кто имел неосторожность привязаться к нему. Эта экспедиция в Таганайскую Зону – самое яркое тому подтверждение.
Но именно из-за них Эдуард и не может сдаться. Из-за тех, кто остался там… Да, это воспоминание отчаянно барахталось, пытаясь не утонуть в наползающем тумане забвения… Там, в пространственной аномалии, которую он создал, пытаясь спасти себя и своих спутников. И которая сейчас разрушается по мере того, как его сознание поддается под натиском врага. Они там зависят от него, и он не может позволить себе выбросить белый флаг только из-за них. Не сейчас, не сегодня.
– Эдик!
Ее голос. От него у Прохоренкова холодело в груди. Странное дело, должно было теплеть. Когда-то так и было. Но не сейчас.
– Эдик, иди сюда, скорее!
Она там, в комнате с его родителями. Настя… вернее, чудовище, натянувшее ее обличье. Чудовище, которое должно умереть, чтобы жили другие. Нож… большой кухонный нож, он в верхнем ящике. Нужно взять его и… И что, Эдуард? Сколько раз ты уже пытался ее убить? Сколько раз вместо этого умирал сам, сдавая пядь за пядью территорию жизни для твоих спутников? Будешь продолжать? И до каких пор? Пока не останется ничего? Не останется тебя?
Но без ножа у него нет шансов. Совсем. Впрочем, их и с ножом не много. Там, в настоящей истории, ему помог момент внезапности, но здесь его не будет. Враг знает, что он хочет сделать, и не позволит ему. Она не позволит. Пьющая жизнь. Та, что была ему дороже всех на свете и чье имя он теперь не может произнести без содрогания… Пальцы Эдуарда сомкнулись на рукояти ножа. Просто автоматически. Словно он чувствовал себя беспомощным, неполноценным без оружия. Страх. Страх умереть. Да, это боль и муки, но это страх тела, а здесь он…
– Эдик, ты где?
– Иду, – хрипло вырвалось у него. – Иду, Настя!
…здесь он – сознание, которому тоже можно причинить боль, конечно, но ее можно выдержать, а смерть… очередная его смерть приблизит еще на шаг гибель тех, за кого он в ответе, и той, кто…
– Эдик!
Пальцы сжали рукоять ножа. Сильно, до побеления костяшек. Эдуард бросил взгляд в окно. Туман, мечущиеся тени, крики, сирены… Все как всегда. Как и в те предыдущие разы, когда энергетическая хватка Измененной вытягивала из него жизнь, и он умирал… Так, да не совсем. Что-то изменилось там, за окном. Эдуард не видел этого, но чувствовал. Что-то взбаламутило город на улице. Сильнее, чем обычно. Циклический, многократно повторяющийся кошмар агонии умирающего Питера в этот раз воспринимался немного иначе, словно… словно в этом заезженном до предела, вызубренном наизусть спектакле внезапно появился новый, не запланированный автором персонаж. Кто? Эдуард догадывался… Впрочем, нет, секундой позже он уже со всей очевидностью понял, кто это. И вздрогнул. Как?! Как она смогла?!
Он шагнул к окну, без всякой пользы вглядываясь в туман внизу, в котором, возможно, среди мечущихся теней была и…
