Я тихо иду в глубь дома. Наверное, из уважения к Петре. Или, может, подсознательного страха, что ее дух все еще жив. В Комнате Индиго ковер свернули к стене. Полиция забрала половицы, которые раньше лежали под ним, как вещественные доказательства. Теперь в полу образовалась дыра, по форме и размеру напоминающая детский гробик.
Я заглядываю через нее на кухню внизу, из которой убрали все обломки потолка. Скорее всего, это тоже улики, которые смели в картонные коробки и вынесли из дома.
Затем я иду в гостиную. На огромном секретарском столе стоит фотография моей семьи в золотой рамке. Я разворачиваю ее и смотрю на изображение нас вместе, счастливых, не догадывающихся о том, что их ждет. Мой красивый, обаятельный отец. Моя улыбающаяся мама. Беззубая я. Все они теперь для меня чужие.
Какое-то время я тоскливо смотрю на фотографию.
А потом бью ей по столу.
Снова.
И снова.
И снова.
Я бью до тех пор, пока стекло не разбивается на тысячу кусочков, пока не гнется металл рамки, а изображение моей семьи не сминается до неузнаваемости.
Вот это более точная фотография.
Мои действия, хоть и принесли катарсис, заполонили стол стеклянными осколками. Я пытаюсь убрать их ближайшим листком бумаги, который нашла, и он оказывается сложенной запиской с единственным загадочным словом.
Я и забыла об этом в смятении последних дней. Тогда я и понятия не имела, что это значит. Когда я вижу это снова, то сразу же все понимаю.
Петра.
Кто-то ее искал, хотя и не полиция. И этот человек пришел к первоисточнику — моему папе.
Я обыскиваю стол на предмет похожих записок. Я нахожу их в нижнем ящике. Внутри, без всякого видимого порядка, лежат десятки листов бумаги. Некоторые из них сложены. Другие лежат ровно. Некоторые края хрустели из-за того, что уже так долго тут пролежали. Другие белые, как пух.
Я беру одну, послание написано широким, хаотичным почерком.
Я хватаю следующий листок. Который с пожелтевшими краями. Почерк все тот же, хотя и кажется немного аккуратнее. Линии не такие кривые. Нажим менее яростный.
Я беру все листы, которые нашла в столе, и раскладываю их в одну стопку. Затем я перебираю и читаю каждую. На всех похожие послания.
Я снова перебираю стопку, хлопая листами друг о друга, как кассир в банке, отсчитывающий наличные.
Их всего двадцать четыре.
По одной за каждый год с тех пор, как исчезла Петра Дитмер.
И последняя ясно дает понять, кто именно их написал.
6 июля
День 11
Интерьер библиотеки Бартлби до жути напоминал Бейнберри Холл. Большая, чарующая и готическая, она представляла собой буйство арочных окон и резных карнизов. Шагнув внутрь, я буквально почувствовал себя как дома. И совсем не удивился, когда увидел бронзовую табличку на двери, где сообщалось, что эта библиотека была построена под руководством Уильяма Гарсона.
В другом конце коридора висел его портрет. Это лицо походило на то, что было изображено в большой комнате, хотя художник этого портрета был гораздо добрее. Черты лица мистера Гарсона стали мягче, а глаза не такими темными. В цилиндре и с белой бородой он больше походил на доброго старика, чем на человека, способного убить свою дочь.
Главный читательский зал библиотеки был отделан деревом и находился в центре здания. В центре восьмиугольной комнаты стоял стол для выдачи книг — бьющееся сердце библиотеки. От стола веером расходились, как спицы в колесе, деревянные книжные полки, тянувшиеся от пола до потолка на двух разных уровнях. Лестницы по обе стороны двери вели на второй этаж.
Там я и нашел Петру.
Она заняла целый стол, заваленный книгами по истории Бартлби и несколькими громоздкими папками.
— Вы здесь, — сказала она, увидев меня. — Я уже и не думала, что вы придете.
Я почти и не пришел из-за Джесс. Хотя она извинилась за то, что сказала вчера — измученное «Прости, что так сказала о Петре. Я просто заревновала, это было нелепо» — я знал, что ей не понравится тот факт, что я встречаюсь с Петрой наедине. Особенно учитывая наше намерение покопаться в истории Бейнберри Холл — то, чего я обещал моей жене не делать. Но мое любопытство и желание разобраться в судьбе Индиго Гарсон пересилило все опасения. Любопытство всегда побеждает здравый смысл.
— Похоже, ты времени не теряла, — сказал я, садясь рядом с Петрой.
— Мне помогли, — Петра похлопала по стопке папок. — Работник справочной дал мне это. Сказал, что к ним приходит много людей, которые хотят побольше узнать о вашем доме. Вам не странно жить в таком знаменитом месте?
— Я там не так уж долго живу, — сказал я, решив не упоминать о том, что Бейнберри Холл странный по многим другим причинам. — А не странно жить в его тени, почти в буквальном смысле?
Петра схватила прядь светлых волос и рассеянно закрутила ее.
— Да не очень. Я нигде больше не жила, чтобы чувствовать разницу, но мама иногда ведет себя странно.
— В каком смысле?
— Она всегда молится перед тем, как пойти туда. И целует крест. Типа такого. Она мне как-то сказала, что там живут призраки.
— Она правда в это верит?
— Она просто суеверна, — сказала Петра, схватив одну папку и протягивая мне другую. — Это все немецкие корни. Очень строгие. Очень христианские. Например, если бы она узнала, чем я тут занимаюсь, то она бы сказала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Что это приведет только к тому, что меня будет преследовать злой дух Уильяма Гарсона или что-то в этом роде.
Папка, которую она мне дала, была заполнена газетными вырезками. Большинство из них были напечатаны в местной газете «Бартлби Газетт», которая выглядела почти такой же старой, как сам Бейнберри Холл. Первая вырезка была ксерокопией потрепанной первой страницы, датированной 3 сентября 1876 года. На самом верху — под заголовком «День открытых дверей в доме Гарсонов» — рассказывалось о том вечере, когда Уильям Гарсон пригласил весь город в свое великолепное поместье.
Многие другие статьи в папке тоже отражали светские новости. Заголовки о балах, днях рождения и знаменитых посетителях Бейнберри Холла. Особенно мне понравилась одна из них, 1940 года. «Голливудская королевская семья проводит лето в Бартлби». Статья включала в себя зернистую фотографию Кларка Гейбла и Кэрол Ломбард, пьющих коктейли в Комнате Индиго.
