Было бы смешнее, если бы это не было правдой.
Я кладу телефон в карман и иду в ресторан — первоклассное место с окнами в пол, из которых открывается вид на Бостон-Коммон. Я вижу в окне, что мама уже заняла крайний столик. Пунктуальна, как всегда. А я вот опаздываю уже на пять минут. Я знаю наверняка, что моя мать обязательно упомянет об этом, поэтому мнусь у входа, наблюдая, как она делает глоток мартини, смотрит на часы, затем снова делает глоток.
Хотя она родилась и выросла в Бостоне, но, прожив в Палм-Спрингсе уже десять лет, теперь она тут смотрится иностранкой. Когда я была маленькой, у нее был более непринужденный стиль — землистые тона, струящиеся платья, вязаные свитера. Сегодня ее наряд можно охарактеризовать только как «кинозвезда в летах». Белые Капри. Блузка от Лилли Пулитцер. Белокурые волосы, собранные в строгий конский хвост. Завершают образ большие солнцезащитные очки, скрывающие треть лица. Она редко снимает их, поэтому ее эмоции можно определить только по накрашенным коралловой помадой губам. Сейчас, когда я вхожу в ресторан и направляюсь к столику, она неодобрительно хмурится.
— Я почти сделала заказ без тебя, — говорит она, тон такой отточенный, будто она уже отрепетировала эту фразу.
Я оглядываю полупустой бокал с мартини.
— Похоже, ты уже заказала.
— Не ной. Я заказала тебе джин-тоник, — она опускает свои очки, чтобы получше разглядеть мой наряд. — Ты в этом встречалась с Артуром?
— Я была на работе. И у меня не было времени переодеться.
Мама пожимает плечами — ее не убедило мое оправдание.
— Вежливо было бы приодеться.
— Это же просто встреча, — говорю я. — А не поминки.
Они были месяц назад, в похоронном бюро, всего в нескольких кварталах от того места, где мы сейчас сидим. Народу было немного. В последние годы жизни папа стал кем-то вроде отшельника — отрезал себя почти от всех. И несмотря на то, что они были в разводе уже двадцать два года — и также потому, что папа так и не женился — мама послушно сидела со мной в первом ряду. Сзади нас были Элли и мой отчим — добрый, но скучный застройщик по имени Карл.
Мама вернулась на выходные, чтобы, по ее словам, эмоционально меня поддерживать. Это означает джин-тоник, причем такой, где джин преобладает. Когда мне его приносят, от первого глотка у меня кружится голова. Но дело свое коктейль выполнил. Ударная доза джина и шипение тоника — бальзам после сегодняшних сюрпризов.
— Так как все прошло? — спрашивает мама. — Последний раз, когда я говорила с твоим отцом, он сказал мне, что все оставит тебе.
— Так он и сделал, — я наклоняюсь вперед с обвинительным взглядом. — Включая Бейнберри Холл.
— А? — протягивает моя мама, с ужасным успехом парадируя удивление. Она пытается сгладить это, подняв мартини к губам и деля громкий глоток.
— Почему папа не сказал мне, что все еще им владеет? Раз уж на то пошло, почему ты не сказала?
— Я не считала, что должна, — говорит моя мама, как будто это хоть когда-то ее останавливало. — Это был дом твоего отца, а не мой.
— Однажды он принадлежал вам обоим. Почему вы его потом не продали?
Мама уклоняется от ответа, задавая встречный вопрос.
— Ты спишь?
На самом деле она спрашивает, не мучают ли меня кошмары, от которых я не могу избавиться с детства. Ужасные сны о темных фигурах, наблюдающих за мной во сне, сидящих на краю моей кровати, прикасающихся к моей спине. Все мое детство состояло из ночей, когда я просыпалась, задыхаясь или крича. Это была еще одна игра, в которую любили играть эти будущие стервы во время школьных ночевок: смотреть, как Мэгги кричит во сне.
Хотя ночные кошмары мучают меня не так часто с тех пор, как я стала подростком, но до конца они так и не ушли. Мне все еще снится подобное примерно раз в неделю, чем я и заслужила пожизненный рецепт на Валиум.
— В основном, — отвечаю я, решив не упоминать о вчерашней ночи, когда длинная темная рука высунулась из-под кровати и схватила меня за лодыжку.
Доктор Харрис, мой бывший психотерапевт, сказал, что эти сны вызваны неразрешенными чувствами к Книге. Именно по этой причине я и перестала ходить к врачу. Мне не нужно два сеанса в месяц, чтобы понять очевидное.
Мать приписывает ночным кошмарам другую причину, о которой она говорит каждый раз, когда мы видимся, в том числе и сейчас.
— Это стресс, — говорит она. — Ты выматываешь себя на работе.
— Мне так больше нравится.
— Ты с кем-то встречаешься?
— С дуплексом, который мы восстанавливаем, — говорю я. — Это считается?
— Ты слишком молода, чтобы так много работать. Я переживаю за вас, девочки.
Я не могу не заметить, что мама свалила нас с Элли в одну кучу, как будто мы сестры, а не коллегии бизнес партнеры. Я проектирую. Элли строит. Вдвоем мы перепродали четыре дома и восстановили три.
— Мы начинаем бизнес, — сообщаю я маме. — Это просто так не…
Я останавливаю себя, понимая, что сделала именно то, что задумала мама — совсем свернула с темы. Я делаю порядочный глоток джин-тоника, частично из-за раздражения — как на маму, так и на себя — и частично из-за того, что мне предстоит.
Вопросы.
Очень много.
Те, которые мама не захочет слышать и попытается увильнуть от ответа. Я ей этого не позволю. Не в этот раз.
— Мам, — говорю я, — почему мы на самом деле уехали из Бейнберри Холл?
— Ты же знаешь, что мы это не обсуждаем.
В ее голосе слышится предостережение. В последний раз я слышала этот тон, когда мне было тринадцать и я проходила через ряд этапов, специально предназначенных для проверки терпения моей матери. Фаза нелепого макияжа. Саркастическая фаза. Фаза постоянной лжи, в течение которой я три месяца рассказывала серию возмутительных басен в надежде на то, что мои родители расколются и в конце концов признают, что они тоже лгали.
В тот день моя мать узнала, что я прогуляла школу, чтобы весь день бродить по музею изобразительных искусств. Я отпросилась с уроков, сказав школьному секретарю, что заразилась кишечной палочкой из-за испорченного салата. Мама, очевидно, была в ярости.
— У вас серьезные проблемы, юная леди, — сказала она по дороге домой после разговора с директором. — Ты под домашним арестом на месяц.
Я в шоке повернулась к ней со своего сиденья.
— На месяц?
— И если ты еще раз выкинешь подобное, то будет шесть месяцев. Ты не можешь продолжать так врать.
— Но вы с папой врете все время, — сказала я, разозленная такой несправедливостью. — Вы вообще на этом карьеру сделали. Болтаете об этой тупой Книге при любом удобном случае.
От упоминания Книги мама вздрогнула.
