Слишком все чисто. И в документах и в доме. Где-то должны быть ответы.
Выбираемся за город. Едем на разных тачках. Не своих, естественно.
Но приходится и ногами потрудиться.
Дорога заканчивается, резко обрывается у лесов.
Несколько часов блуждаем, матеря все на свете и я уже жалею, что не взял с собой Гордея. Тот ориентируется на любой местности. Чутьем каким-то, даже с закрытыми глазами что угодно найти может, — хоть в пустыне, хоть в лесу.
— Ни хрена что-то подснежников не видно, — скалится Тигр, отпивая из фляги коньяк.
Мало с собой взяли. Закоченеем тут скоро снег ногами месить. Кто ж думал?
— Подснежники всегда хорошо прячут, — перехватываю его флягу, жадно глотаю, передавая Мороку. — А еще их, блядь, обычно, крепкие парни сторожат.
— Туда, — Тигр вдруг замирает и вскидывается.
Ни хера с Мороком не слышим. Но у него, кажется, тоже чутье. О зверином чутье Тигра чуть не легенды слагают. Правда, в легенды я ни хрена не верю.
Пригибаемся. Двигаемся бесшумно.
Ни хера не видно. Темень и снег вокруг.
— Промахнулось твое чутье, — ухмыляется Морок.
— Четко слышал, как ветки захрустели.
Тигр не реагирует, не оборачивается. Уверен на все сто.
— Твою мать! — подает на снег, прижимая плечо.
Просвистело — и не заметили. Тишина.
— Это у твоего плеча, Тигр, кажется, чутье на пули, — бормочет Морок. — Везде, блядь, словит, даже где людей нет. Только не говори, что то самое.
— Конечно, то, — беззвучно ржет, дергая ствол с предохранителя.
— Подожди, — подползаю, накрываю его руку со стволом. — Может, еще охотники. Хрен знает.
Но Тигр даже не слушает.
Стреляет тупо вперед. Наугад.
Хренею, — слышится вопль и отборный мат. Попал. Попал, сука, не глядя.
И явно не охотники, судя по тому шквалу свиста, который летит тут же в нашу сторону. Наученные люди. Вышколенные.
Ни хрена в тесноте не видно.
Приходится по старинке, вспоминая старые методы.
Палим — и перекидываемся, переворачиваемся, катясь со старого места по сторонам.
Сколько их тут может быть?
Некислый отряд, судя по всему.
— Морок! — катится рядом со мной, но рукой пачкаюсь о что-то горячее и липкое.
— Все нормально, — шипит, перекатываясь дальше, в сторону.
А я уже забыл, что это такое — свист пуль.
Но ни хера — тело все помнит.
Группируется в момент. Плюнув на все, просто поднимаюсь. Встаю во весь рост. Иду, поливая все направо и налево. Благо, запас позволяет. Не просто засаду убрать, маленькую войну пережить.
Это рефлекс. Разумнее было бы, конечно, затаиться. Выстрелить и спрятаться за дерево. Или перекатываться вот так, по снегу, с одиночными выстрелами.
Но тело помнит, что это такое — когда терять нечего.
Когда поднимаешься и идешь, — на свою смерть или чужую, ни хрена не думая.
Глаза другими становятся. Видно все, как днем. Ни хера нет страшного.
Вижу пятерых у сложенных горкой камней, — там, видно, давно обустроились, костер был. Еще несколько — в рассыпную. Ни хера страшного, ничего серьезного. Машу рукой своим, прицельно отстреливаю тех, кто впереди.
Ни хрена меня уже не остановит, потому что за бойцами я вижу уже избушку на курьих, блядь, ножках. И, если там моя Регина… Если кто-то измудрился и схрон Грача найти и сестру мою в нем спрятать, то, блядь, меня ни хрена уже не остановит.
Я пробьюсь напролом. Я, блядь, только так всю жизнь и пробивался.
Слышу, как и Морок с Тигром встают позади меня.
Тоже, блядь, не выдержали игры в прятки.
Вопросов нет, так целее будешь. Но, блядь, — не мое это, не наше.
Я прямо привык переть.
Что-то впивается в тело, как укусы комара. По щеке, по шее, по плечам, — но, блядь, это только азарт распаляет. С каждым шагом дом все ближе. С каждым выстрелом все меньше тех, кто стоит между ним и мной.
— Закончились, кажется, братья-месяцы, — слышу глухое за спиной.
— Подожди, Морок. Еще не факт.
* * *
Никого больше не видно. Но это ни хрена не значит. Они страхуют сзади, я ползу к дому, зажав во второй руке нож.
Бесшумно двигаться уже нет смысла. Если кто-то затаился, снимет пулей. Но мне так надежнее.
— Реально никого, — даже поражаюсь. По всей логике, не возле дома, а внутри основная часть должна была сидеть.
Легко подтягиваюсь, забираясь в окно.
Самый обычный деревянный домишко. Убитый даже. Смотреть нечего.
Быстро обшариваю несколько маленьких комнатушек.
Спускаюсь в подвал.
Еда, бочки с вином, запасов на ядерку — только это и говорит о том, что дом держали именно для того, чтобы спрятаться в случае чего.
— Никого больше нет, — сообщает Тигр, уже успевший осмотреть все и сюда добраться. — По ходу, это и не схрон вовсе. Пусто здесь.
— Ты как, Тигр, жив? — доносится Морок.
— А ты что думал? Так просто от меня избавиться? Мне еще яйца твоему отпрыску откручивать, если к моей девочке подкатит. Так просто не отделаешься, брат. Сам-то как?
— Нормально, — Морок морщится, прикладывая руку к животу.
— Дай посмотрю. Мое плечо уже привыкло. Если кого-то подштопать надо — так это ко мне. Я же, блядь, швея.
— Белошвейка, — хохочет Морок, хлопая его по здоровому плечу. — Не из таких полевых условий выгребали. Расслабься, брат. Жить точно буду.
Качаю головой. Привык уже к их шуточкам, пока у Тигра отлеживался.
— Походу, два варианта. Либо таки схрон и мы охрану самого Грача сейчас сняли, которая тут обжилась за время. Либо тот, кто его завалил, своих людей сюда выставил. Только на хрена? Что охранять, если внутри пусто, а хозяина убили?
Значит, что-то есть. Понять не могу только, — что мы пропускаем?
— Север, а давно страсть такая у Грача к художествам проснулась? Что-то раньше за ним не замечал, — Морок закуривает, кивая головой на стены.
И правда. Только вот заметил. На стенах — картины. Да не картины даже, так мазня одна. Но чтобы я понимал в мазне, если некоторая за сотни лямов с молотка уходит?
Только на его мазне везде домик этот самый намалеван. Живопись, блядь. Деревянный покошенный дом, лес и обрыв.
— Точно! Там обрыв был! Овраг! — срываюсь с места. Если я все правильно увидел, то прямо от окна надо идти.
