Ирина терпеливо повторила, что эксперт дает компетентное заключение, а суд выносит приговор исходя из внутреннего убеждения, которое возникает только после комплексной и всесторонней оценки всех данных.
– Знаете что, если приходит положительная реакция Вассермана, то я и понимаю, что у больного сифилис, а не ветрянка, – засмеялся Шубников, – думать тоже надо до определенной точки, иначе так ничего и не решишь.
– А вдруг анализы перепутали? – прищурилась Ирина. – Или ложноположительная реакция?
Шубников посмотрел на нее с уважением:
– А вы сечете тему.
Ирина развела руками:
– Приходится, Александр Васильевич. И поскольку у нас завтра заседание будет плотно связано с медициной, я попрошу вас быть особенно внимательным.
– Я по другой части, вообще-то.
– Но вы врач, получили соответствующую подготовку… – Ирина заставила себя улыбнуться, – так что я очень рассчитываю на вашу помощь, Александр Васильевич.
* * *
Шубников привык к похмелью, жил с ним и работал, и дни, когда Клавдии приходилось укладывать его на операционный стол с холодным полотенцем на лбу и баночкой раствора Рингера в руке и самой продлевать больничные и делать перевязки, выпадали редко. Очень редко, даже не каждый месяц. Лежать на столе считалось плохой приметой и было неудобно, зато Клавдия Константиновна, когда на вопрос «где хирург?» – отвечала «занят в операционной», говорила чистую правду. Почему-то самые тяжелые похмуры выпадали на самые ясные дни, солнце било ему в глаза, нагревало голову, Шубников прихлебывал теплый Рингер, ненавидел себя и твердо решал бросить пить, но регидратация делала свое дело, он вставал, брал под язык таблетку валидола и начинал принимать больных, сначала через силу, но к вечеру расходился, и решение завязать как-то незаметно сменялось мечтой о холодненьком пиве, всего об одной кружечке, последний раз поправить здоровье, и все.
В общем, Шубников был уверен, что если он без проблем ведет прием на похмельную голову, то в суде тем более высидит, но неожиданно оказалось наоборот.
Вынужденное бездействие, чужие речи и спертый воздух ввели его в мутное полусонное состояние, а когда в судебно-медицинском эксперте Шубников узнал своего старого приятеля, стало совсем плохо.
Они с этим экспертом учились примерно в одно время, только он в ВМА, а будущий эксперт в мединституте имени академика Павлова, и на заседаниях студенческого научного общества Шубников частенько обзывал младшего товарища некрофилом, трупоедом, а то и хуже – могильным червяком, ибо не понимал, как это возможно – выбрать смерть вместо борьбы за жизнь.
Что ж, время, великий целитель и учитель, показало ему как.
Теперь некрофил и трупоед уважаемый член общества, а звездный мальчик Саша Шубников – жалкий алкаш в кресле народного заседателя, еще более позорном месте, чем скамья подсудимых, потому что всем известно, что хорошего специалиста с рабочего места не отпустят даже ради такой великой цели, как торжество справедливости.
Жгучий стыд, слава богу, не пробивал похмельную пелену, так, холодная тоска камнем упала на сердце, и все. Шубников старался сидеть тихо, опустив голову, изо всех сил надеясь, что старый приятель его не узнает, почти не слушал, что он говорит, и с трудом дождался конца заседания.
К вечеру погода испортилась, налетел по-осеннему пронизывающий ветер, срывая с деревьев первые сухие листья, а небо заволокло тяжелыми тучами, упало несколько холодных капель, но дождь так и не начался.
То ли из-за плохой погоды, то ли в рамках борьбы с алкоголизмом, но пивные бочки внезапно исчезли с улиц. Шубников заглянул в пивнушку. Народ стоял плотно, как в троллейбусе, а табачно-дрожжевой смрад, смешиваясь с человеческим запахом, выедал глаза. Шубников заколебался, но тут приоткрылась дверь туалета, и оттуда так потянуло мочой, что он быстро вышел на улицу и обрадовался, что остались еще какие-то барьеры, которые он не в силах переступить.
Заодно вспомнил, что судья, милейшая и очаровательнейшая дама, просила его завтра прибыть со свежей головой, и решил сегодня обойтись без выпивки. Так-то, конечно, наплевать, от него все равно ничего не зависит, когда речь идет о судьбе таких высокопоставленных людей, решение принимают которое надо, а не то, что придет в голову забулдыге-заседателю. Можно хоть в алкогольной коме завтра явиться, на результат это никак не повлияет, но если женщина просит, то он должен выполнять, как снегопад в песне.
Шубников специально шел домой нога за ногу, застрял у киоска «Союзпечать», вдыхая сладковатый запах свежих газет, купил главный инструмент врача – шариковую ручку – и так дотянул время до закрытия винного магазина. А дома у него все кончилось, поэтому перспектива лечь спать трезвым представлялась более чем вероятной.
Чтобы отвлечься от навязчивых мыслей о выпивке, Шубников даже прибрался в комнате и постирал занавеску на окне, хотя сегодня был и не его день пользования ванной. Соседи любили его, как всегда люди любят врача, живущего с ними рядом, но Шубников понимал, что не надо обострять отношения до такой степени, чтобы клятва Гиппократа в случае чего ему стала не указ.
Шубникову прощались мелкие грешки, которые для человека другой специальности обернулись бы вереницей скандалов и склок, а он со своей стороны тоже не наглел, был тихим алкоголиком. Не буянил, женщин не водил – почти образец социалистического общежития.
Даже музыку слушал вполовину не так громко, как Лидия Михайловна, ответственная съемщица, врубала свой телевизор, стоящий вплотную к его стенке, и Шубников отчетливо слышал каждое слово про надои и урожаи, про новое мышление и ускорение. Про множество разных интересных вещей можно было узнать, прислонившись к стенке, только про самого Шубникова и про таких, как он, телевизор хранил молчание.
Шубников постоял у книжного шкафа, скользя взглядом по коленкоровым корешкам. Все это было читано-перечитано, почти прожито когда-то, и три мушкетера, и Артемка Загоруйко, и Саня Григорьев… Теперь эти друзья юности превратились в бледные тени, неспособные подарить нынешнему ему ни поддержки, ни утешения, ни даже просто помочь скоротать вечерок.
– Потому что вечер, товарищи, – сказал Шубников с нажимом, – проходит очень тяжело, если ты трезвый и одинокий.
У него тоже был телевизор, но черно-белый и давно не работал. Наверное, изначально в нем просто сгорели предохранители, но Шубникову было лень их менять, и телик был переведен в ранг тумбочки – на него садились, ставили бутылки и стаканы, бросали тяжелые сумки с картошкой, так что теперь чинить его, наверное, было вовсе бесполезно.
Но это совершенно не беспокоило Шубникова, потому что для культурного досуга у него имелся японский двухкассетник и приличный запас записей Ленинградского рок-клуба.
Он включил любимую группу «Кино». Глуховатый напористый голос Виктора Цоя будоражил, звал в дорогу, но Шубников не понимал, куда ему идти.
Шубников прошелся по вымытой комнате, заглянул в нижнюю секцию шкафа, где хранил книги по специальности, и достал монографию «Хирургия кисти», которую давно собирался почитать, но руки не доходили. А точнее, просто трезвым давно не бывал по вечерам. Он раскрыл книгу. Сначала остро царапнула досада, что сам он теперь точно ничего не напишет и не издаст, но вскоре увлекся, зачитался и не заметил, как уснул.
