Но по обстановке было видно, что обитает здесь не Казанова, а молодой ученый. Книги везде, на самодельных полках, занимающих целую стену, на широком подоконнике, на письменном столе, стоящем возле высокого и узкого арочного окна, напоминающего бойницу, грудой навалены конспекты. Вот это человечище, подумал Шубников, у которого после третьего курса на все предметы была одна толстая тетрадь по медицине, а для кандидатской один блокнот с данными, из которого он печатал сразу набело.
Среди унылых клеенчатых обложек толстых тетрадей Шубников заметил одну редкой красоты, с изображением Парижа, как он догадался по силуэту Эйфелевой башни. Обложка была старая, немного выцветшая, с растрепанными уголками, и Шубников предположил, что парень не расстается с этой красивой тетрадкой со школьных лет, бережет, записывая туда только самые важные мысли.
– У вас мальчик, девочка? Какой класс? – спросил Тимур.
Шубников опешил:
– В смысле?
– Ну вы же насчет репетиторства поговорить хотите? Я материал даю хорошо, но сразу предупреждаю, что без гарантии поступления, потому так недорого. Ну и вам еще скину дополнительно, как маминому коллеге.
Посмеявшись недопониманию, Шубников рассказал, зачем пришел.
Тимур нахмурился:
– Слушайте, я даже не знаю…
Он пододвинул Шубникову единственное в комнате кресло, а сам запрыгнул на столешницу.
– Даже не знаю, что вам сказать. Мы давно не общались.
– Какие у вас остались впечатления о ней? О ее научных разработках.
Хозяин пожал плечами:
– Так какие? Когда ты студент, все кажутся великими и гениальными.
– Что есть, то есть.
– Ну! А потом смотришь, мама дорогая… Слушай, давай на «ты».
– Давай.
– Гаккель умеет заморочить, сам, наверное, знаешь. Он мужик обаятельный, как начнет речь толкать, что мы все болезни победим, рак поставим раком и так далее, так прямо веришь! Прямо вот немедленно хочется бежать и покорять. А тезка его в светлые дали не звала, но так умела разложить красиво, что неискушенному уму любая притянутая за уши муть представлялась великим научным открытием. Ей бы научный коммунизм преподавать, честное слово. Так что пока я у них был на побегушках, конечно, верил, а как вник в вопрос, понял, что пустышка. Павлов, кстати, тоже перед смертью отказался от этой идеи, после того, как все приличные журналы завернули их статьи обратно.
– Ну ясно, – вздохнул Шубников, – но в целом она нормальная была?
– Ну такая… Недалекая, но хорошая, в принципе, тетка. По сравнению со своим родственником так вообще ангел. Помогла мне устроиться, когда эта скотина Гаккель меня на кафедру не взял.
– А что так?
– А то ты не понимаешь? Блатного предпочел. Валерия Михайловна хотела его уговорить, чтобы все-таки меня взял, но они страшно разругались.
– Из-за тебя?
Тимур широко улыбнулся:
– Да ну, кто я такой, чтобы из-за меня ругаться. Просто когда Павлов умер, вакцину стало некому варить, ну и началось… Я вообще зря не хочу наговаривать на хороших людей, но мне кажется, что они все это организовали ради денег.
– В смысле?
– На пороге смерти любую сумму отдашь, лишь бы только еще пожить, правда?
Шубников пожал плечами.
– Валерия Михайловна, святая простота, верила во всю эту ересь, а Гаккель с Павловым просто бабки заколачивали, – вздохнул Тимур. – Я когда понял, то отстранился от них, не хотелось, знаешь, мараться. Хоть они мне ничего и не платили, но до сих пор как-то неприятно, что я участвовал в надувательстве тяжело больных людей. Когда Павлов умер, Гаккель хотел, чтобы Валерия сама готовила вакцину, но она отказалась. Не умела, да и оборудования у нее на кафедре такого нет, как в Институте цитологии. А Гаккелю в принципе было наплевать, что она там сделает, хоть дома у себя куриный бульон сварит.
– Не стала, значит, в откровенном надувательстве участвовать?
– Нет, конечно! Она отличная тетка, хоть немного и того, – Тимур горестно вздохнул. – Ну как немного, если Веронику грохнула…
Поблагодарив Тимура за уделенное время, Шубников отправился домой. Сходил он, похоже, не зря, данное исследование не поставило точку, но показало, в каком направлении следует идти.
Неизвестно, как сейчас, но когда он сам работал в стационаре, брать деньги у пациентов было не принято. Больные благодарили другими, иногда более существенными вещами, каждый в меру своих возможностей. Кто-то просто нес коньяк и конфеты, кто-то редкие книги, директора магазинов оставляли свои телефоны на предмет приобретения дефицита, а если ты стоял в очереди на жилье и успешно оперировал работника исполкома, то получал квартиру в первом сданном доме. Или во втором, в зависимости от должности пациента. Словом, принцип услуга за услугу работал отлично, и никто не приплетал к нему пошлые дензнаки. Урологи и гинекологи брали, но это у них такая уж традиция.
Валерий Николаевич учел их передовой опыт и придумал извлечь выгоду из странных идей своей невестки. Главврач говорила ему, что сын много работал, только на дому вводил препарат примерно десяти человекам, а сколько еще приходило в лабораторию? Ну пусть еще десять, хотя наверняка гораздо больше. Для круглого счета возьмем с каждого по десятке, это двести рублей в неделю, поделить на двоих, потому что Валерия Михайловна была замужем за богатеньким Филиппом, о деньгах не думала, а радела за науку. По самым осторожным подсчетам получается четыреста рублей на каждого в месяц, то есть еще одна профессорская зарплата. Как минимум. Естественно, Гаккель взбесился, лишившись такого источника дохода, ради которого ему и делать-то ничего не надо было. С другой стороны, у него была самая опасная задача – выколачивать деньги из больных. А вдруг бы кто пожаловался? Медицина-то у нас бесплатная. Но тут Валерий Николаевич мог легко ответить принципиальному пациенту, что бесплатная-то она бесплатная, но вот товарищи бесплатно придумали лекарство от рака, а его никуда в разработку не берут, поэтому все приходится делать на голом энтузиазме, в свое свободное время и на личные средства. Так что они просят только компенсировать затраты, а выгоды никакой не получают.
Валерий Николаевич близок с братом, хорошо знает обеих его жен, вхож в их дома и ориентируется в них, как в своем собственном. Если Веронику убила не Валерия, то именно у Гаккеля было больше всех возможностей устроить эту жуткую постановку.
Вопрос: зачем? С какой целью? Украсть бумаги Валерии, не найдя которых она угодила обратно в дурдом? Филипп говорит, что ключи от квартиры только у хозяйки и у него самого, но в семьях часто так бывает, дал запасной комплект брату, чтобы поливал цветы, пока ты в отпуске, да и забыл. А если и нет, то где валялись те ключи, пока Ветров жил с молодой женой? Брат мог сделать хоть тысячу дубликатов, никто бы этого не заметил.
Итак, технические возможности для преступления шикарные, но смысл? Вероника вообще никому не мешала, тихая женщина без особых претензий, только с небольшой фобией. Валерию не нравилось, что она родит наследника? Но у Филиппа уже есть двое детей, все равно все достанется им, а не брату. Какая Валерию разница, на двоих они будут делить несметные богатства или на троих, он-то все равно за бортом, как наследник второй очереди.
