Дунаевская не могла не отрефлексировать (задним числом, приписка к записи от 11 марта 1945 года сделана уже после окончания войны) происшедшие драматические изменения в ее личной жизни, так же, как и свое отношение к этим изменениям:
Конечно, любовь к Володе остается чем-то отдельным, не поддающимся описанию и неповторимым. Здесь — другое, более приземленное, более простое, более наивное, но и более телесное и властное: может быть, потому что я физически дозрела, а некоторые интеллектуальные критерии, если честно себе признаться, за три года фронта притупились.
Через два года Дунаевская и Пресняков разошлись — уж слишком они были разными.
Возвращение «фронтовых девушек» домой после войны оказалось вовсе не триумфальным. Немногие нашли в армии суженых, большинство вернулись с чувством выполненного долга и бременем — отнюдь не славы, а репутации «испорченных» женщин. Злые языки (эта острота родилась в армии, потом перешла на «гражданку») называли медаль «За боевые заслуги», которой нередко награждались женщины-военнослужащие, медалью «За половые услуги». Многие женщины предпочитали скрывать свое военное прошлое или не слишком его афишировать.
Телефонистка штаба Валя Меньшикова, после войны ставшая студенткой филологического факультета, встретив Виктора Залгаллера, когда-то пытавшегося за ней ухаживать, но вынужденного уступить старшим офицерам, просила его никому не рассказывать, что она служила в армии: «Я и медали спрятала». Военврача Веру Малахову, вскоре после окончания войны вернувшуюся в родной Томск, муж убедил надеть награды (в том числе ордена Красной Звезды и Отечественной войны) на первомайский парад, хотя она возражала — и оказалась права: какой-то прохожий, когда муж немного отстал, отпустил реплику: «А, фронтовая б[лядь]».
Нетрудно заметить, что негативное отношение к «фронтовым девушкам» объяснялось в значительной степени тем, что равенство мужчин и женщин было в СССР декларировано, но психологически не принято ни мужчинами, ни, по-видимому, большей частью женщин. То, что считалось позволительным для мужчин, считалось предосудительным для женщин, касалось ли это отношений с сексуальными партнерами или, скажем, языка. Вся армия, сверху донизу, по точному наблюдению Григория Померанца, не только говорила, но и думала по-матерному. Однако если женщины, применяясь к окружающей среде или в силу своего прошлого опыта и привычек, употребляли ненормативную лексику, это непременно замечалось и осуждалось.
В литературе обращалось внимание на сходство разительных перемен в отношениях между мужчинами и женщинами времен войны с последовавшей в 1960‐е годы сексуальной революцией. Речь шла о событиях в странах Запада. На мой взгляд, процессы, происходившие в СССР, были во многом сходны. Советские люди не только сражались. Они жили, любили, были обуреваемы страстями и желаниями.
Однако сходство изменений в отношениях между мужчинами и женщинами во время Второй мировой войны с аналогичными изменениями периода сексуальной революции носит внешний характер. Они были вызваны разными причинами, в первом случае — катастрофой, приведшей к разрушению традиционного уклада жизни и принятых норм поведения, в том числе в отношениях между мужчинами и женщинами. В послевоенное время наступил период «нормализации» и, если оперировать терминологией революционной эпохи, «контрреволюции». Государство приняло ряд законов, направленных на укрепление семьи, затрудняющих разводы и т. п. Собственно, политика нормализации и «дисциплинирования» начала проводиться в жизнь еще с 1944 года, когда стало ясно, что исход войны решен. Партия приняла на себя функции, в числе прочего, гаранта нравственности общества. Наступила и общественная реакция, «жертвами» которой до некоторой степени стали и «фронтовые девушки».
Перелом в отношении к женщинам, вынесшим тяготы военной службы, начался, по моим оценкам, со второй половины 1960‐х годов, когда победа в Великой Отечественной войне была де-факто объявлена событием, легитимизирующим советскую власть, советскую историю. Я говорю об отношении не к культовым фигурам вроде снайпера Людмилы Павличенко, партизанки Зои Космодемьянской или летчицы Полины Гельман, а обо всех женщинах-военнослужащих, выполнявших в годы войны скромные роли медсестер, телефонисток и шоферов. Важную роль в изменении отношения к «военным девушкам» сыграл, на мой взгляд, культовый советский фильм о войне «Белорусский вокзал» (1970, режиссер Андрей Смирнов, автор сценария Вадим Трунин), в котором как будто впервые в качестве положительного персонажа показана возлюбленная офицера, впоследствии гвардии полковника. На его похоронах встречаются ветераны — главные герои фильма. Эта возлюбленная на языке военного времени — не кто иная, как пресловутая ППЖ. Во время войны она была медсестрой; медсестрой, к удивлению бывших сослуживцев, и осталась. Сама героиня, поправляя своих товарищей, подчеркивает: сестрой милосердия. Замуж она не вышла, одна вырастила дочь, так никому и не сказав, кто ее отец. Отцом был скончавшийся и, по-видимому, так и не узнавший о существовании дочери офицер, с похорон которого начинается фильм. Довольно типичная судьба «военной девушки». Впрочем, судьбы очень многих женщин военного поколения, служили ли они в армии или оставались в тылу, учитывая колоссальные демографические диспропорции, вызванные войной, сложились не слишком счастливо.
Как взяли Паулюса
Никита Хрущёв четыре раза встречался с «творческой интеллигенцией», чтобы ее, «творческую интеллигенцию», поучить. Поучить тому, как писать стихи, как писать картины и вообще — как родину любить. Встречи длились по многу часов, основным оратором на них был сам первый секретарь ЦК КПСС. Говорил он много, темпераментно и о разном. Во время встречи 7 марта 1963 года Хрущёв, поговорив о поэзии, «перекочевал» на тему антисемитизма, неожиданно коснувшись истории пленения фельдмаршала Паулюса. Привожу этот фрагмент в изложении участника встречи кинорежиссера Михаила Ромма:
— Вот все акцентируют тему антисемитизма, — говорил Хрущёв. — Да нет у нас антисемитизма и быть не может. Не может… не может… Вот я вам приведу в доказательство пример: знаете ли вы, кто взял в плен Паулюса? Еврей, полковник-еврей. Факт неопубликованный, но факт. А фамилия-то у него такая еврейская. Катерина Алексеевна (Фурцева. — О. Б.), ты не помнишь, как его фамилия? Не то Канторович, не то Рабинович, не то Абрамович, в общем, полковник, но еврей. Взял в плен Паулюса. Это факт, конечно, не опубликованный, неизвестный, естественно, но факт. Какой же антисемитизьм?
Слушаем мы его, и после этого сюрреалистического крика уж совсем в голове мутно, ничего не понимаем. Хочется спросить:
— Ну и что? И почему факт не опубликован, интересно знать?
Хрущёв знал, о чем говорил: он был членом Военного совета Южного (бывшего Сталинградского) фронта, приезжал в 38-ю мотострелковую бригаду, захватившую Паулюса, на следующий день после пленения фельдмаршала. По воспоминаниям командира бригады, тогда еще полковника Ивана Бурмакова, «Хрущёв сейчас в обнимку, начал целовать нас.
— Спасибо, спасибо, братки! Фельдмаршалов редко кто берет в плен. Генералов, может, будем брать, а фельдмаршалов — трудно».
