Владимир Гельфанд окончил восемь классов средней школы и 3‐й курс Днепропетровского индустриального рабфака, то есть приблизительно девять классов. В начале войны вместе с комсомольской организацией рабфака выехал в Апостоловский район Днепропетровской области на уборку урожая. Восемнадцатого августа 1941 года, как вскоре выяснилось, за неделю до захвата города немцами, эвакуировался из Днепропетровска в Ессентуки. В Ессентуках комсомольская организация направила его в ремонтно-восстановительную колонну связи в качестве линейного рабочего, где он работал вплоть до своего призыва в армию.
Призвали Гельфанда 6 мая 1942 года. После трехнедельной подготовки, получив специальность минометчика, он был направлен в действующую армию и попал в 427‐й отдельный артиллерийско-пулеметный батальон, в период отступления после Харьковской катастрофы. Гельфанду было присвоено звание сержанта, и он стал командиром минометного расчета. Первые полтора месяца на фронте вобрали многое: часть, в которой служил Гельфанд, попала в окружение и была разбита. С остатками части он вышел из окружения в районе Сталинграда; после недолгого пребывания на пересыльном пункте его направили в 15-ю Гвардейскую стрелковую дивизию в 50‐й Гвардейский стрелковый полк, где он служил командиром минометного расчета, а также исполнял обязанности замполита и заместителя командира роты по политической части.
Тринадцатого декабря 1942 года Гельфанд был легко ранен, однако возникла опасность гангрены, и его отправили в госпиталь. После выписки 28 февраля 1943 года Гельфанд был направлен в запасной стрелковый полк, после чего 30 апреля 1943 года — на армейские курсы младших лейтенантов 28‐й армии. По окончании курсов Гельфанд, теперь уже младший лейтенант, в сентябре 1943 года был зачислен в 248-ю стрелковую дивизию, а 1 октября назначен на должность командира минометного взвода. 27 января 1944 года Гельфанду было присвоено звание лейтенанта. В конце 1944 года его направили в 301-ю стрелковую дивизию на 1‐й Белорусский фронт, где он служил в той же должности командира минометного взвода; с конца марта 1945 года находился при штабе дивизии, вел журнал боевых действий.
Гельфанд принимал участие в боях за освобождение Украины, в боевых действиях на территории Польши и Германии. По окончании войны служил на различных должностях в оккупированной Германии, в Берлине и его окрестностях. Большую часть времени — в должности помощника начальника транспортного отдела 2‐й танковой армии. Демобилизовался в сентябре 1946 года.
И все это время Владимир Гельфанд вел дневник, невзирая на время и обстоятельства. К примеру, 22 июня 1942 года Гельфанд записывает:
Сегодня год войны между нашей страной и немецко-фашистскими гадами. Эта знаменательная дата совпала сегодня с первым ожесточенным налетом (за мое здесь пребывание) на эти места.
Пишу в землянке-окопе. Налеты продолжаются и сейчас. Хаустов, мой боец, окончательно растерялся и даже от испуга заболел. У него была рвота. Руки у него трясутся и лицо перекошено. Он сначала пытался скрыть свою боязнь перед бомбежками врагов, но теперь уже не скрывает, открыто признается мне, что нервы у него не выдерживают. Так ведет себя вчерашний герой, который минувшей ночью матюгался на меня и говорил, что я «сирун» и при первом же бое наделаю в штаны, а его оставлю самого погибать.
Снаряды неистовствуют — ранило Гореленко, Иващенко, минометчиков Соловьева, старшину и других. Землянка никудышная. Холодно. Условия безобразные. Грустно. Но не писать не могу, хотя темно и пишу ощупью. Руднев, Засыпко со мной. А снаряды ложатся по бокам, и я мысленно прошу рваться их подальше (04.02.1944).
Дневник Владимир Гельфанд вел совершенно открыто, читал выдержки товарищам, получал ценные советы от начальства, в том числе такие:
Политрук рассказал мне, как вести дневник. После того случая, когда он обнаружил случайно увиденные в дневнике разные глупости, я пишу теперь так, как подсказал мне политрук. Он говорит, что в дневнике надо писать только о работе роты, о ходе боев, об умелом руководстве ротной команды, о беседах с воинами, проводимых политруком, о выступлениях по поводу его бесед красноармейцев и т. д. Так именно я и буду писать впредь (10.09.1942).
Через два дня в дневнике появляется еще более удивительная запись:
Ночью спал у меня политрук. Сегодня днем тоже. Я теперь выбрался на площадку для миномета из своего окопа. Это, пожалуй, даже удобней для меня. Я в восторге! Ведь если бы не политрук, кто бы руководил моими действиями? (12.09.1942)
Можно было бы подумать, что у Гельфанда что-то с головой, однако причину резкого изменения содержания и тональности дневника проясняет запись, сделанная две недели спустя:
Впервые здесь я открыто записал, ибо избавился от политрука, когда-то указавшего мне, как писать дневник и что писать в нем! (27.09.1942)
Надо ли говорить, что Гельфанд вновь стал записывать «глупости» (иногда — без кавычек), которые и составляют главную ценность этого обширного текста.
Дневник — это своеобразный «роман воспитания». Начинает его вести почти подросток, юноша с детскими психологией и представлениями о мире. И о войне. Одна из первых записей военного времени: «Война изменила все мои планы относительно проведения летних каникул» (02.07.1941). Всего-то! Поступив рабочим на службу, которая давала освобождение от мобилизации, Гельфанд досадует: «Испугался слез матери, поддался ее просьбам и решил уйти от воинской службы. Что броня? Не лучше ли веселая окопная жизнь на благо Родине моей? Жаркая воинская служба, сопряженная с опасностью, наполненная кровавыми боевыми эпизодами» (07.11.1941). Ему еще предстояло узнать, что такое «веселая окопная жизнь».
Войну заканчивает совершенно другой, а в чем-то тот же человек: он гораздо более опытен, понаторел в практических вопросах, преодолел робость перед женщинами и более чем преуспел на ниве «сердечных побед» в Германии (для последнего, впрочем, достаточно было располагать некоторым количеством еды). Но он все так же одинок, столь же трудно сходится с людьми, умудряется нередко попадать впросак «на ровном месте». И так же мечтает стать писателем, хотя в этом отношении его одолевают все большие сомнения.
Гельфанд принадлежал к поколению людей, родившихся и выросших при советской власти, искренне ей преданных и всерьез воспринимавших партийно-советскую риторику. Не просто воспринимавших — мысливших и говоривших стереотипами и словами, почерпнутыми из газетных передовиц и речей партийных лидеров:
Собираюсь подать заявление в партию. Хочу идти в бой коммунистом. Буду проводить политическую работу, с которой до некоторой степени знаком и которая мне близка. В бою даю себе клятву быть передовым и добиться звания лейтенанта, которого мне волей случая не довелось получить в училище. Многое еще мне незнакомо, многое непонятно, но буду учиться, чтобы больше знать. Литературную работу-учебу не прекращу ни при каких обстоятельствах, ибо это мой хлеб, моя пища, жизнь моя дорогая.
