— Найдемо мы тебе твоих родичей, — сказал ей на немой вопрос Похитайло, когда Дарья подошла к его дому. — Найдемо. Я тебе кажу.
Он раздосадованно поглядывал на учинённый красными беспорядок с брезгливостью хозяина, не терпевшего чужих следов в родном гнезде. Дома он уговорил Дарью выпить рюмку горилки и лечь в постель. Ей было уже всё равно, она машинально глотнула, чувствуя лёгкое головокружение то ли от горилки, то ли от своих беспокойных мыслей, опустилась на постель. Похитайло с заботливостью отца укрыл её пуховым одеялом, перекрестил и вышел. Она заснула. Тем временем подъесаул приказал разобрать сгоревший дом для приезжих, разгрести уголья. Под горою золы и дымившихся брёвен, искорёженных огнём вещей казаки нашли два обугленных скрюченных трупа, опознать которые не смог бы ни один человек на свете, знавший князей Долгоруких с детства. И тогда подъесаул показал своим казачкам, в каком месте за околицей вырыть могилу, чтобы с честью предать земле столь славных людей. За станицей вырыли могилу, в гробы аккуратно сложили останки, прикрыв их белой материей, и закопали, поставив на холмике временно деревянный крест с надписью: «Князь Долгорукий с женой Марией. Рабы божьи. Мир праху».
Дарья проспала до обеда. Во сне она всё звала брата, отца и мать. И ей снилось, будто идёт она по каменной улице, а за ней крадётся чёрный каменный человек и шепчет какие-то ужасные слова о том, что непременно её убьёт. Проснулась княжна вся в поту и принялась звать мать. На крики прибежал подъесаул и жалостливо стал уговаривать, что неплохо бы ей ещё поспать.
Отдохнув, Дарья почувствовала небольшое успокоение и некоторое время лежала с лёгким ознобким ощущением полной опустошённости. Лишь тело слегка покалывало, напоминая о пережитом ужасе. Она старалась ни о чём не думать, молча переводила глаза с одного на другое: вон окно: порванные шторы качались от вливаемого в комнату с улицы воздуха; доносились зычные крики казаков, весёлый, победный смех. Одним словом, бойцы вспоминали минувшие дни. Вдруг один молодой голос спросил:
— А за что ж князей-то сожгли? Ой, лихо будя!
— Знамо за чего, богато жили, — отвечал другой нахальный голос и принялся рассказывать, как, будучи однажды у одного богатого купца, спёр редкое ружьё.
Дарья старалась не слушать болтовню казаков, почти смирившись с мыслью о смерти родителей. Она сразу тогда поняла, что мать и отец погибли, но почему? Отец, с его вечным стремлением к духовному, к служению своей стране, не мог обидеть и муху, а мать по своей слабости следовать законам и заповедям Библии — тем более. Даша представила себе лицо матери и заплакала, а светлое лицо отца никак нельзя было увидеть умершим. Она услышала, как тоненько, не имея сил сдерживаться, подвывает, заглушая тем своё горе. На голос в дверях возник денщик Похитайло и пригласил отобедать яичницей с салом. Дарья помотала головой, отказываясь. Есть не хотелось. По-прежнему кружилась голова, лёгким туманом проплывали образы родных. И над всем этим стоял вопрос, на который она не имела сил ответить: «За что?»
Вскоре в комнате появился Кондрат Похитайло, в домашнем фартуке, в оленьих тапочках, в белом платке, обвязавшим его голый круглый шар головы; на вытянутых руках, на деревянной лопате он держал дымящуюся от жара и пыла сковородку с яичницей, приготовленной им самим.
— Детыночка ты моя, прошу, покушайте чутыночку, а то засобираемся з вамы в дорогу, — сказал он, ставя сковородку на стул рядом с кроватью. — Вот вам хлеб, вот вам лук, а от и ложечка.
Будучи от природы жестоким и не знавший жалости в бою к живым, он при виде детских слёз терялся, что-то саднило в горле, и он мог прослезиться, даже зарыдать. Вот и сейчас он осторожно присел рядом, жалостливо глядя на молодую княжну и думая, что такая красавица, у таких замечательных родителей, а как пришлось ей натерпеться — дай Бог взрослому выдержать то, что свалилось на её плечики.
— Я знаю, мама и папа умерли, — проговорила княжна сквозь слёзы, закрывая своё лицо одеялом. — Но я не могу понять: за что? За что? Это же были ангелы, а не люди! Ангелы! — тоненько всхлипывала она.
— Так то ж дьяволы, вот им и подавай ангелов, — отвечал сумрачно подъесаул и рассказал, как они похоронили её родных, а братца ищут среди живых и убитых.
Дарья отвернулась к стене и некоторое время лежала молча, опять ощущая, как ей не хочется жить на белом свете. С торопливым пристуком ходило в груди сердце; ей с большим трудом удавалось не завизжать от боли и отчаяния, но она сдержалась, вспомнив слова отца: «Когда тебе больно, то лучше подумай о том, кому ещё больнее». Она осторожно взяла ложку, ковырнула ею в сковородке и отложила:
— А почему вы хоронили без меня? Чтобы не испугать меня, не свести с ума?
Похитайло молчал, вспотев своей толстой шеей, напрягаясь телом, понимая всю неуклюжесть любых слов, ничтожность своих мыслей, по сравнению с тем, что говорит эта девочка.
— Я же дочь? — ровно спросила Дарья голосом с дребезжинкой укоризны.
— Дочь, — согласился, тяжко выдохнув, Похитайло. — По-христиански собрали в гроб и чтоб...
— Они очень обгорели?
Похитайло не ответил и лишь провёл рукой по её голове, убеждая скорее себя, что княжна имеет очень сильный характер и ясный ум.
Дарья попросила унести сковороду — есть она не могла, — и начала одеваться. Но выяснилось, что порванное платье невозможно носить, и она попросила сжечь платье, чтобы больше ничего не напоминало о прошедшем. Она надела мужскую сорочку, широкие казацкие панталоны и принялась приводить себя в порядок. Но мысли бастовали, казалось, достаточно выйти на улицу, и она встретит братца Михаила, отца, мать!
Дарья вышла из спальни в другую комнату, подъесаул топал своими ножищами за ней, восхищаясь мысленно её характером, волей и собранностью. Она взяла свою сумку и спросила:
— А где мой браунинг?
— О туточки, у меня, — поспешно отвечал Похитайло и, протрусив в другую комнату, отдал ей браунинг. — На что он вам?
Она не ответила, обвела комнату взглядом, примечая каменный стол, неубранные нары, положила оружие в карман.
— А где тот бандит? — спросила, осматриваясь и ничего не понимая.
— Какой бандит? Их комиссар? Так ты ж его укокошила, паразита, за милую душу. Чтоб, паразит, заплатил, значит, своей подлой душонкой за надругательство и богохульство. Бандит и есть бандит. Нелюдь.
Она ничего не ответила, но ничего и не поняла. Происшедшее чудилось ей теперь кошмаром, сном, который привиделся в чёрный день.
— Господин подъесаул, братца князя Михаила надо найти, — проговорила она спокойным, расслабленным голосом.
— Слушаюсь, — только и смел ответить подъесаул и даже козырнул. Он любил слушаться, и в её слабом голосе ему почудились властность и определённость. — Генерал Кондопыпенко, осмелюсь доложить, очень о вашем батюшке наслыханы от лично господина верховного правителя.
Княжна посмотрела на подъесаула и ничего не сказала. Да и что говорить? Дарье не терпелось увидеть брата, спасшего ей жизнь. Что говорить, когда перевернулся весь привычный жизненный ход, а дальше маячила перед нею не известная никому бездна!
