— Я бы желал с вами поговорить наедине. Выпьем и поговорим.
У Дарьи задрожало лицо. Она молниеносно подняла тут же валявшиеся вилы и бросилась к нему. Он упал, споткнувшись, отступая. Она приставила треугольник вил к его горлу, вся дрожа от негодования:
— Собака, проколю, тварь, и рука моя не дрогнет! Скотина, ты не вырастил ни единого ребёнка! Скотина, ты не вырастил ни единого кустика на земле, живёшь скотской жизнью, подонок!
Дарья поняла: надо срочно уезжать. Всё у неё было готово к отъезду; но она всё ждала и ждала, перенося день отъезда. Жизнь словно вытянулась в бесконечный прямой трудный путь, по которому на бешеных конях несла её судьба к горизонту, отодвигавшемуся по мере приближения. Как-то она встретила на улице, возвращаясь от колодца с полными вёдрами на коромысле, Ивана Безматернего.
Он, всегда такой радушный и радостный, влюблённый в её мужа, сильный, крепкий, кряжистый, готовый пойти в огонь и воду за Кобыло, виновато поглядел на неё и сказал:
— Завтра отвезу.
— Куда? — передохнула Дарья с испугом, боясь, что ей придётся завтра уехать, так и не дождавшись мужа.
— Я был в Шербакуле, видел за забором Ваню, он сказал, чтобы я тебя отвёз на станцию и посадил в поезд до Саратова.
Она просияла от одной мысли, что Иван жив, заботится о ней; и тут же наяву словно услышала его спокойный, добродушный голос. Она успела лишь кивнуть, потому что Безматерный тут же направился прочь. Это показалось ей странным: что ж он так отошёл быстро? Но, придя домой, она поняла, что завтра не уедет: Настасья Ивановна, глядя умоляющими глазами на повитуху, склонившуюся над нею, на Дарью, тяжело дышала, а к вечеру, вымолвив всего одно слово: «Дар-рьша», медленно угасла, так и забыв смежить веки. И начались похороны. Настасья Ивановна лежала спокойная, чистая вся какая-то; чуть тронутое желтизной лицо смотрело на людей, на берёзы над могилкой, на крест над могилой мужа.
Дарья плакала, но плакала не только по умершей, плакала по своей жизни. Ей было жаль своих детей, мужа, невинно забранного. Она не понимала, куда ведёт её судьба и где остановится путь. После похорон Дарья немедленно стала собираться, а перед глазами, полными слёз, стояло улыбающееся лицо мужа. «Всё, всё, — думала она, — жизнь счастливая пронеслась, отпела свою песню, и где-то ей теперь быть дальше?!»
Дарья приготовила еду на всех детишек, бельишко, всё необходимое для дороги. Ночью проснулась от осторожного стука в стекло, бросилась к окну, думая, что прибыл за нею Безматерный, который обещал рано утром явиться, чтобы скрытно от любопытных глаз увезти их на станцию. Она никого не увидела: лишь тень стояла за окном. Тогда Дарья отворила дверь.
— Даша, я, — услышала она голос, от которого сердце её замерло, голова закружилась. То был муж. Он, живой, невредимый, спокойный, тихий, прошёл в дом, не отрывая от неё рук, словно боясь расстаться с нею, попросил не зажигать света. Обошёл всех сыновей, ласково касаясь их головёнок, присел рядом с Дарьей, обнял и сказал срывающимся голосом:
— Дашенька, я без тебя не могу там, я бежал оттуда. Дашенька, я не виноват ни в чём, я лошадей не травил, не мог я этого сделать, Даша.
— А как ты сбежал? — прошептала она со смутным чувством — страхом за мужа и радостью, что любовь его столь велика, что он не смог жить от неё вдали. — А теперь как же?
— Дашенька, ты поезжай сегодня, Безматерный рано утром заедет. А я — следом, своим путём. Образуется. Давай поем чего, и надо собираться. Луна скоро взойдёт. Я всё знаю, слышал, пусть живёт этот зверь Петухов. Они с Ковчеговым так скорее сопьются и от угара подохнут.
Печь стояла ещё тёплая, и приготовленные щи, картошку, мясо не нужно было подогревать. Сердце у Дарьи прыгало от радости, и она торопилась. Иван ходил за ней по пятам, не сводя глаз, словно ребёнок. От его взгляда, ласк, мягкого голоса в ней поднималась какая-то сила, рождая неясные надежды. В какой раз вот так, второпях, Дарье приходилось срочно уезжать?! Она вспомнила бегство из Москвы, из Саратова, из Подгорной, Омска. Что ж теперь делать?
Как только слегка посветлели окна от всходившей луны, Иван, прощаясь, обошёл дом, поцеловал сонных детишек, в том числе и Петю, которого не любил, обнял Дарью, в этот момент постучали в окно — Безматерный. Иван нахлобучил свою старую кепку, ещё раз поцеловал Дарью.
— В Марьяновке я выгляну, не подойду, но выгляну из-за угла: знай! — торопливо говорил он, оглядываясь, не имея сил оторвать от жены взгляда. — Мне нельзя, уже рыщут небось, Даша, ищут. Безматерный всё знает, я у него был. — Он побежал, ибо с каждой минутой становилось светлее, уж обозначились контуры деревьев. Кобыло решил выйти к расщеплённой молнией толстой берёзе, подождать телегу с женой и детьми и, хоронясь от чужих взглядов, следовать за ними.
Но Иван Кобыло ошибся в своих планах.
Как только телега подъехала к дому Дворянчиковых, Ковчегов, прихватив с собою ружьё, огородами обошёл двор соседей и вышел к дороге, именно к той берёзе, к которой стремился Иван Кобыло. Ковчегов с Петуховым дежурили по очереди, желая выследить сбежавшего из кутузки ОГПУ Кобыло. Они были уверены, что тот придёт домой. Сбежит, но придёт. Не может такой человек не прийти к жене, детям и к своему дому. Они знали его нрав, боялись Кобыло, но ненависть перевешивала остальное. Ковчегов, приседая, хоронясь за кустами и молодой порослью с уже распустившейся листвой, подобрался к берёзе. Там уже находился Кобыло: прислонившись к стволу дерева, он глядел на дорогу, в большом нетерпении ожидая появления телеги. Со стороны села дул сильный холодный ветер; торопились по небу облака, не обещая хорошего дня. Ковчегов осторожно высунулся из кустов и свистнул. Кобыло оглянулся, насторожившись, но вблизи ничего не заметил. Постоял, подумал и присел.
— Ива-а-ан, Ива-а-а-ан! — позвал несколько раз приглушённо Ковчегов, прикрыв рот ладонью так, что со стороны казалось, будто звук доносится то ли из-под земли, то ли из кустов. Кобыло замер, привстав на корточки, оглянулся. Всё было как было, лишь шумел густым шумом берёзовый лес. Но Ковчегов повторил прежний приём: свистнул и крикнул. Подействовало. Кобыло, пригибаясь, осторожно сунулся к кустам, раздвинул ветки, настороженно постоял. Совсем невдалеке от него лежал, схоронясь, Ковчегов. Кобыло подумал, что ослышался и, повернувшись спиной к Ковчегову, собрался вернуться к берёзе, и тогда тот, выставив ружьё, почти не целясь, выстрелил. Страшный удар волчьей картечью сбил беглеца с ног, но Иван, побарахтавшись, превозмогая жуткую боль, дотащился до берёзы, пытаясь ухватиться за неё. Чувствуя, что сознание слабеет, повернулся к кустам и увидел, как убегает в испуге Ковчегов. Пытаясь набрать в лёгкие воздух и не имея на то сил, раскрыл рот и, цепляясь за берёзу, осел на землю, обнимая шершавый ствол. Без стона, без вскрика. Кобыло глядел на луну и чувствовал, как бешеная карусель закручивает его вокруг оси. Он словно завис в воздухе, заворожённо, боясь оторвать меркнувший взгляд от этой светящейся точки, ибо это означало бы смерть.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Скорее, казалось, можно было достичь конца света, нежели добраться до деревни Липки.
