Книга посвящается Джоан Маркс
На самом деле я — Рози,
Я — Рози Настоящая.
Советую поверить мне,
Со мною шутки плохи...
Морис Сендак
Кровавый яичный желток.
Тлеющая дыра расползается по простыне,
Разъяренная роза грозит распуститься.
Мэй Свенсон
Пролог
Зловещие поцелуи
Она сидит в углу и пытается дышать в комнате, где всего
несколько минут назад было так много воздуха, а теперь его не стало совсем. На
удалении, кажущемся бесконечным, она слышит тонкий шипящий звук и понимает, что
это воздух, проходящий через горло в легкие и затем возвращающийся назад в виде
коротких лихорадочных вздохов, но ощущение, что она тонет прямо здесь, в углу
собственной гостиной, не исчезает. Она не отрываясь смотрит на разорванные
останки книги в мягкой обложке, которую читала, когда вернулся домой муж.
Впрочем, ей наплевать. Боль слишком сильна, чтобы
волноваться из-за таких мелочей, как дыхание: как отсутствие кислорода в
воздухе, которым она пытается дышать. Боль поглотила ее целиком, подобно тому,
как кит, согласно Святому писанию, проглотил святого Иону, не желавшего брать в
руки оружие. Она пульсирует, как отравленное солнце, засевшее глубоко в ее
теле, в самой середине, в месте, где до сего дня было лишь спокойное ощущение
зарождающейся новой жизни.
Память подсказывает, что до сих пор ей не доводилось
испытывать боль, подобную этой — даже тогда, когда в тринадцатилетнем возрасте
она резко повернула руль велосипеда, чтобы не провалиться в открытый
канализационный люк, и упала, ударившись головой об асфальт и заработав рану
длиной ровно в одиннадцать швов. От того падения остались яркие воспоминания о
серебристой вспышке боли, за которой последовало усеянное звездочками темное
удивление, оказавшееся на самом деле короткой потерей сознания… но та боль не
шла ни в какое сравнение с теперешней. Это какая-то агония. Рука, прижатая к
животу, ощущала прикосновение к плоти, больше не похожей на плоть; казалось,
что ей вспороли живот сверху донизу и заменили живой растущий плод раскаленным
камнем.
«О Господи, пожалуйста. — думает она. — Умоляю тебя, сделай
так, чтобы с ребенком все было в порядке».
Но сейчас, когда дышать стало чуть-чуть легче, она начинает
понимать, что с ребенком не все в порядке, что по крайней мере об этом-то он
позаботился. Когда находишься на четвертом месяце беременности, ребенок представляется
скорее частью тебя самой, нежели чем-то отдельным, а когда сидишь в углу и к
твоим потным щекам прилипли пряди мокрых волос, а внутри такое ощущение, будто
ты проглотила горячий обломок скалы…
Кто-то или что-то — запечатлевает зловещие скользкие поцелуи
на внутренней стороне ее бедер.
— Нет, — шепчет она. — Нет. О Господи, умоляю тебя, Господи,
милый Боже, Господи, умоляю тебя, нет.
«Пусть это будет пот. Пусть это будет пот… или, возможно, я
обмочилась. Да, скорее всего, так оно и есть. Мне было так больно после того,
как он ударил меня в третий раз, что я обмочилась, даже не заметив. Все верно».
Только это не пот, и на самом деле она не обмочилась. Это
кровь. Она сидит в углу гостиной, глядя безмолвно на четвертованную книжку,
часть которой валяется на диване, часть под кофейным столиком, и ее чрево
готовится извергнуть плод, который вынашивало до этого вечера без малейших
жалоб и каких-либо проблем.
— Нет, — стонет она, — нет, Господи, прошу тебя, пожалуйста,
скажи нет.
Она видит тень своего мужа, искаженную и вытянутую, как
соломенное чучело или тень висельника, танцующую и дергающуюся на стене за
проемом двери, ведущей из гостиной в кухню. Она видит другие тени: телефонная
трубка, прижатая к уху, длинный, скрутившийся в штопор шнур. Она даже видит,
как его пальцы перебирают завитушки шнура, распрямляют их, зажимают на
мгновение и затем отпускают, и телефонный шнур снова закручивается в спираль,
словно не в силах сопротивляться плохой привычке.
Сначала она думает, что он звонит в полицию, Смешно,
конечно, ведь он сам полицейский.
— Да-да, это срочный вызов, — говорит муж в трубку, — Хватит
морочить мне голову, красавица, она беременна. — Он сосредоточенно слушает,
пропуская колечки телефонного шнура сквозь пальцы, а когда снова начинает
говорить, в голосе слышатся едва заметные нотки раздражения. Однако этого
слабого раздражения достаточно, чтобы ее наполнило чувство нового ужаса, а во
рту появился стальной привкус. Кто осмелится сердить его, перечить ему? Неужели
найдется хоть один человек, способный на это? Только не тот, кто его знает,
особенно с той стороны, с которой знает его она. — Ну конечно, я не буду
трогать ее с места, неужто вы принимаете меня за полного идиота?
Ее пальцы заползают под платье и карабкаются вверх по бедру
к промокшей горячей материи трусиков. «Пожалуйста, — молит она. Сколько раз
мелькнуло это слово в ее голове с того момента, когда он вырвал из ее рук
книжку? Она не знает, она просто повторяет его снова и снова. — Пожалуйста,
пусть жидкость на пальцах окажется чистой. Пожалуйста, Господи. Пожалуйста,
пусть она будет чистой».
Но когда она извлекает руку из-под платья и поднимает ее к
глазам, то видит, что кончики пальцев красные от крови. Она смотрит на них, и в
этот момент по всему телу лезвием бензопилы пробегает удушающий спазм. Ей
приходится сцепить зубы, чтобы сдержать крик. Она знает, что кричать в этом
доме не стоит.
— Да плевать мне на всю эту чертовщину, просто пришлите сюда
машину! Да побыстрее!
Он с грохотом швыряет телефонную трубку на рычаг. Его тень
увеличивается, качается, слегка подпрыгивая на стене, а затем он появляется в
дверном проеме и останавливается, глядя на нее. Его румяное красивое лицо
абсолютно спокойно. Глаза на этом лице столь же бесчувственны, как осколки
стекла на обочине пыльной сельской дороги.
— Нет, вы только посмотрите, — говорит он, разводя руки в
стороны и затем снова роняя их со слабым хлопком, — Вы только посмотрите на
этот беспорядок.
Она протягивает к нему руку, показывая окровавленные кончики
пальцев, — на большее она не отваживается, чтобы не подумал, будто обвиняет
его.
— Я знаю, — произносит он, словно понимание все объясняет,
словно благодаря его пониманию все случившееся обрастает разумным, рациональным
контекстом.
Повернувшись, он смотрит на расчлененную книжку. Подбирает
кусок с дивана, потом наклоняется и достает второй из-под кофейного столика.
Когда он выпрямляется, перед ее глазами мелькает обложка с изображенной на ней
женщиной в белом сарафане, стоящей на носу корабля. Ветер мелодраматично
развевает ее рыжие волосы за спиной, обнажая сливочные плечи. Название —
«Несчастное путешествие»— выдавлено ярко-красными блестящими буквами.
