На полочках с одной стороны комнаты возвышались стопки
аккуратно свернутых простыней и наволочек, чуть дальше стояли корзины с
пушистыми ванными полотенцами. У другой стены расположился целый склад одеял.
Норман толкнул Пэм на одеяла, без малейшего интереса наблюдая за тем, как ее
форменная юбка задралась при падении, открывая бедра. Его сексуальные
потребности ушли в отпуск, а может быть, и на пенсию, и это, наверное, тоже
неплохо. За прошедшие годы та штука, что болтается у него между ног, втянула
его во многие неприятности. Забавный вывод ив серии тех, которые способны
заставить поверить, что Господь Бог имеет гораздо больше общего с Эндрю Дрисом
Клэем, чем это кажется. Двенадцать лет вы этого не замечаете, а следующие
пятьдесят— или даже шестьдесят — половые прихоти волокут вас за собой, как
взбесившийся бритоголовый тасманийский дьявол.
— Не вздумай кричать, — пригрозил он ей. — Не вздумай
кричать, Пэмми. Если пикнешь, убью.
Разумеется, он не намеревался исполнять свою угрозу — по
крайней мере сразу, — но ей-то откуда знать?
За миг до этого Пэм сделала глубокий вдох; теперь же она
медленно и неслышно выпустила воздух из легких. Норман заметно расслабился.
— Пожалуйста, не трогайте меня, — заскулила она, и это уже
оригинально, этого он прежде никогда не слышал, нет-нет, ну что вы!
— И не собираюсь, — с теплотой в голосе заверил он ее, — Я
не собираюсь причинить тебе боль. — Что-то зашевелилось в заднем кармане. Он
сунул туда руку и нащупал резину. Маска. Нельзя сказать, чтобы он удивился. —
Все, что мне надо от
тебя, это узнать то, что я хочу знать, Пэм. Ты мне это
скажешь, и мы, счастливые и довольные, разойдемся каждый в свою сторону.
— Откуда вам известно, как меня зовут? Он ответил ей
уклончивым пожатием плеч, которое часто применял при допросах подозреваемых,
словно говоря — ему известно многое, в этом и заключается его работа.
Она сидела на свалившейся куче темно-коричневых одеял, точно
таких же, как и то, что покрывало его постель в номере на девятом этаже, и
разглаживала юбку на коленях. Надо отдать ей должное, глаза у нее
замечательные, такого редкого сочного синего цвета. На нижнем веке левого глаза
собралась слезинка, дрогнула и покатилась по щеке, оставляя черный след туши
для ресниц.
— Вы хотите изнасиловать меня? — спросила она, глядя на него
своими бесподобными по-детски синими глазами, роскошными глазами— имея такие
глазки, можно свести с ума любого мужика, правда, Пэмми? — однако он не замечал
в них того, что хотел. А хотел он увидеть взгляд, знакомый ему по камерам,
взгляд человека, который после допроса, продолжавшегося целый день и половину
ночи, готов сломаться: жалкий, униженный, умоляющий взгляд, утверждающий: «Я скажу
вам все, все, что хотите, только оставьте меня в покое хоть ненадолго». Он не
видел этого взгляда в глазах Пэмми. Пока.
— Пэм…
— Пожалуйста, не надо насиловать меня, прошу вас, не надо,
но если вы все-таки собираетесь сделать это, прошу вас, воспользуйтесь
презервативом, я так боюсь СПИДа…
Он уставился на нее потрясенный, потом разразился хохотом.
От смеха у него свело живот, вернулась невыносимая боль в груди и еще сильнее
заболело лицо, но какое-то время Норман просто не мог остановиться. Он говорил
себе, что обязан остановиться, что кто-нибудь из администрации отеля, проходя
мимо, решит полюбопытствовать, что же так развеселило кого-то, и попытается
заглянуть в подсобку, но даже эта доводы не помогли; он просто должен
отсмеяться, пока приступ не закончится сам собой.
Блондинка смотрела на него сначала удивленно, затем тоже
робко улыбнулась. Улыбнулась с надеждой.
С огромным трудом Норману удалось взять себя в руки, хотя к
тому времени глаза его все еще слезились от смеха.
— Господи, не собираюсь я тебя насиловать, Пэм, — выдавил он
наконец, после того как приступ смеха ослабел настолько, чтобы его слова не
показались неискренними.
— Откуда вы знаете, как меня зовут? — снова спросила она. В
этот раз ее голос звучал более уверенно.
Он выдернул из кармана маску, сунул руку внутрь и принялся
шевелить ею, как тогда, на улице, перед глазеющим на него похожим на бухгалтера
водителем «камри».
— Пэм-Пэм-бо-Бэм, банана-фанна-фо-Фэм, фи-фай-мо-Мэм, —
заставил петь маску. Он покачивал рукой вперед-назад, как Шери Льюис со своей
трахнутой отбивной из ягнятины, только теперь это не ягненок, а бык,
кастрированный бык-недоумок с цветочками на рожках. На всей земле не найдется
причины, по которой он мог бы испытывать к Фердинанду теплые чувства… однако
следует признаться честно — проклятый бык ему чем-то нравился.
— Ты тоже мне чем-то нравишься, — признался кастрированный
бык-недоумок, глядя на Нормана своими пустыми глазницами. Затем повернулся к
Пэм и с помощью Нормана, чьи пальцы заставляли двигаться его губы, спросил: — У
тебя что, какие-то проблемы?
— Н-н-нет, — промямлила она, и выражение глаз, которого ему
так не хватало, все не появлялось и не появлялось, хотя наметились признаки
прогресса: он приводил ее в трепетный ужас — они приводили ее в ужас, — в этом
можно не сомневаться.
Норман присел на корточки, свесив руки между коленями; морда
Фердинанда была теперь обращена к полу. Он посмотрел на нее с искренним
сочувствием.
— Клянусь, больше всего на свете ты хотела бы, чтобы я
убрался из этой комнаты и из твоей жизни, правда же, Пэм?
Она кивнула с такой силой, что волосы подпрыгнули на плечах.
— Да, я понимаю и полностью с тобой согласен. Ты скажешь мне
одну вещь, и я растаю, как прохладный бриз. И ответ не представляет собой
ничего сложного. — Он подался к ней; рога Фердинанда уперлись в пол. — Все, что
мне надо, — это знать, где Роуз. Роуз Дэниеле. Где она живет.
— О мой Бог! — С лица Пэм исчезли последние краски — два
розовых пятна на скулах, — а глаза расширились так, что им, казалось, стало
тесно. — О мой Бог! Это вы! Вы Норман.
Он испугался и разозлился — ему полагалось знать ее имя,
именно на этом все и построено, но она не должна знать, как его зовут, — после
чего события приняли неожиданный оборот. Пока он реагировал на произнесенное ею
имя, она вскочила на ноги и едва не убежала. Он бросился за ней, протягивая
правую руку с надетой на нее маской быка Фердинанда. Краешком сознания слышал
свой голос, кричавший, что
Пэм от него не уйдет, что он намерен поговорить с ней,
поговорить сейчас же и начистоту.
Норман схватил ее за горло. Она издала сдавленный хрип — его
рука не позволила закричать — и рванулась с отчаянной силой, о которой и не
подозревал. И все же он удержал бы ее, но помешала маска. Резиновая морда быка
соскользнула с руки, и Пэм бросилась к двери, она упала у двери, размахивая
вытянутыми в стороны руками, и в течение нескольких секунд Норман не мог
сообразить, что же случилось потом.
