Он крепче прижал к себе женщину в голубом платье, наклонил
голову и прошептал ей на ухо:
— Что нам теперь делать?
— Ждать, — защекотал его ухо ответный шепот.
2
Неприятное открытие, заключавшееся в категорическом
нежелании маски сниматься с лица, здорово испугало Нормана, но прежде, чем
страх успел перерасти в панику, заметил неподалеку в траве предмет, от вида
которого мысли о маске начисто улетучились из головы. Бегом преодолел небольшое
расстояние и опустился на колени возле этого предмета. Поднял свитер, повертел
в руках и со злостью отшвырнул в сторону. Подобрал куртку. Все верно, куртка,
которая была на ней. Мотоциклетная куртка. У мальчика есть самокат, и они,
по-видимому, совершили прогулку. Она сидела у него за спиной, потираясь
промежностью о его задницу. «Куртка великовата, — отметил он автоматически. —
Наверное, дружок одолжил ей одежку на время». Его вывернуло от ярости, и,
плюнув в сердцах, он зашвырнул куртку в траву и поднялся во весь рост, дико
озираясь по сторонам.
— Сука, — пробормотал он. — Сучье отродье. Воровка.
— Норман! — донесся из темноты ее крик. И на секунду у него
перехватило дыхание.
«Близко, — подумал он, — святое дерьмо, совсем близко,
очевидно, она в этой хижине».
Он оцепенел, застыв в полной неподвижности, ожидая, не
крикнет ли она еще раз. Через несколько секунд так и случилось. — Норман! Я
здесь, внизу!
Его руки потянулись к маске, но не для того, чтобы
попытаться сорвать ее; в этот раз он нежно погладил резиновую кожу бычьей
морды.
— Viva el toro, — буркнул он под маской и пустился вниз по
склону холма к развалинам. Ему казалось, что он видит ведущие в том же
направлении следы — примятые или сломанные стебельки высокой травы в тех
местах, где, возможно, ступала ее нога, — но при тусклом лунном свете трудно
судить наверняка.
Затем, словно в подтверждение правильности избранного им
курса, зазвучал ее издевательский, сводящий с ума крик:
— Я зде-е-есь, внизу-у-у-у-у-у-у, Норман!
Как будто она больше не боится его; как будто она не в
состоянии дождаться, пока он спустится к ней. Мерзавка!
— Оставайся на месте, Роуз, — произнес он. — Главное, никуда
не исчезай, слышишь?
Служебный полицейский пистолет все еще торчал из-за пояса
брюк, но теперь он не занимал в планах Нормана важного места. Трудно сказать,
разрешается ли стрелять в галлюцинациях, а если да, то к каким последствиям это
может привести, и он отнюдь не горел желанием выяснять это. Он намерен
поговорить со своей бродячей Розой в более интимной обстановке, для которой
пистолет является слишком грубой деталью.
— Норман, в маске ты выглядишь настоящим кретином… Я больше
не боюсь тебя, Норман…
«Все чувства преходящи, стерва, — подумал он, — в чем ты
убедишься очень скоро».
— Норман, ты идиот…
Ну да ладно, может, она уже не в здании, вероятно, Роуз уже
выскочила с другой стороны. Какая, впрочем, разница? Ей вздумалось устроить с
ним бег наперегонки по пересеченной местности? Если она считает, что обгонит
его, то ее ждет пренеприятнейший сюрприз. Последний сюрприз в ее жизни.
— Какой же ты дурак… неужели ты действительно думал, что
сумеешь поймать меня? Глупый старый бык!
Он взял немного правее, старясь двигаться тихо, напоминая
себе, что не стоит производить шум, как — ха-ха — бык в посудной лавке.
Задержался на минутку перед первой потрескавшейся ступенькой лестницы, ведущей
к входу в храм (так вот что это за избушка; все понятно, это храм вроде тех,
что фигурируют в греческих мифах, сочиненных праздно шатающимися мужиками в
свободное от совокупления, пьянства и войн время), и окинул строение
внимательным взглядом. Вне всякого сомнения, тут давно не ступала нога
человека, и храм постепенно превращался в руины, однако у него не возникло
неприятного чувства — наоборот, мрачные стены храма показались ему знакомыми,
как стены давно забытого родного дома.
— Норррма-а-аннн… ты уже не хочешь поговори-и-и-и-ить со
мной?
— Как же, как же, обязательно поговорю, — пробурчал он. —
Поговорю, как же, обязательно поговорю с тобой начистоту, падаль.
Краешком глаза он заметил в спутанной высокой траве справа
от ступенек какой-то предмет: прячущееся в сорняках большое каменное лицо,
глупо уставившееся в ночное небо. Пять шагов привели Нормана к сброшенному
идолу, и секунд десять или больше он смотрел не отрываясь в каменное лицо,
проверяя и перепроверяя, действительно ли видит то, что видит. Зрение не
подвело. У огромной головы,
валяющейся в траве, было личико дражайшего нормановского
папочки; слепые глазки сверлили бесстрастный круг луны.
— Эгей, старый хрыч! — произнес он почти нежным тоном. —
Ты-то что здесь делаешь?
Каменный папаша промолчал в ответ, зато раздался крик Роуз:
— Норман! Сколько же можно ждать, мать твою? Почему ты такой
МЕДЛИТЕЛЬНЫЙ? Норман!
«Ну и язычку научилась она у своих подружек! — заметил бык,
с той лишь разницей, что теперь его реплики звучали в голове у Нормана. — Ей
повезло, повстречалась с великими людьми, никаких сомнений — они полностью
изменили ее жизнь».
— Сука, — произнес он гортанным дрожащим голосом. — Ах ты
сука!
Он порывисто отвернулся от каменной рожи, попутно подавляя в
себе желание плюнуть в нее, как плюнул на кожаную куртку… или расстегнуть
джинсы и помочиться на отцовскую физиономию. Не самое подходящее время для игр.
Он поспешил по растрескавшимся ступенькам к темному входу в храм. Каждый раз,
когда ступал на камень, молния пронзительной боли обжигала ногу, взметаясь по
позвоночнику и отдаваясь в челюсти. Казалось, лишь благодаря маске челюсть
держится на своем месте: от боли хотелось орать. И пожалел о том, что не
прихватил с собой лекарства из черно-белого полицейского «чарли-дэвида».
«Как она осмелилась на такой поступок, Норми? — прошептал
слабый голос в его сознании. Похоже, вопрос задал отец, хотя Норман не мог
припомнить, чтобы тот разговаривал таким неуверенным и обеспокоенным тоном. —
Как, черт побери, осмелилась? Что с ней случилось?»
Он помедлил, занеся ногу над верхней ступенькой; все лицо
саднило, нижняя челюсть болталась, как незакрепленное автомобильное колесо.
«Не знаю и знать не хочу, — огрызнулся он. — Но я скажу тебе
одну вещь, папуля, — если, конечно, это ты, когда я до нее доберусь, то сделаю
так, что горько пожалеет о своей безрассудности. Клянусь, пожалеет об этом».
«А ты уверен, что хочешь попробовать?» — не унимался
призрачный голос, и Норман, уже было двинувшийся вперед, озадаченно остановился
и склонил голову набок, словно прислушиваясь.
