— Вот откуда начинаются все неприятности, — говорит он и
замахивается на нее останками книги, как хозяин замахивается свернутой в
трубочку газетой на щенка, напустившего лужу на ковре. — Сколько раз говорил я
тебе, что мне такое дерьмо не нравится!
Правильный ответ — ни одного. Она знает, что точно так же
могла оказаться здесь, в углу, съежившаяся и ожидающая выкидыша, если бы он,
вернувшись домой, увидел, что она смотрит телевизор или пришивает пуговицу на
одной из его многочисленных рубашек, или просто дремлет на кушетке. Для него
настали нелегкие времена, женщина по имени Уэнди Ярроу причиняла ему массу
хлопот, а Норман всегда, когда на него сваливаются беды и заботы, старается
переложить их тяжесть на чужие плечи. «Сколько раз я повторял тебе, что мне
такое дерьмо не нравится!» — закричал бы он, причем совершенно неважно, что в данном
случае выступало бы в роли дерьма. А потом, перед тем, как начать работать
кулаками, добавил бы: «Я хочу поговорить с тобой, дорогая. Подойди ко мне
поближе».
— Неужели ты не понимаешь? — шепчет она. — Я теряю ребенка.
Невероятно, но он улыбается.
— Забеременеешь еще раз, — говорит он. Таким же тоном он мог
бы утешать малыша, уронившего мороженое. Затем уносит разорванную книгу на
кухню, где, вне всякого сомнения, швырнет ее в мусорное ведро.
«Сволочь» — думает она, не осознавая собственных мыслей. Ее
тело снова охватывает спазм, в этот раз не одиночный, а состоящий из целой
серии; такое ощущение, что в нее вгрызаются хищные насекомые, она откидывает
голову далеко назад и вжимается в угол, чтобы не закричать. С губ срывается
стон. — «Сволочь, как я тебя ненавижу».
Он снова появляется в дверном проеме и направляется к ней.
Она упирается в пол ногами, стараясь отползти еще дальше, врасти в стену, глядя
на него безумными глазами. В какое-то мгновение она решает, что Норман
собирается убить ее или же украсть ребенка, которого так давно хотела, но,
скорее, именно убить. В его походке, во всем виде — нечто нечеловеческое. Он
приближается к ней, опустив голову, свесив длинные руки, мышцы вздуваются на
бедрах. Это сейчас дети называют людей вроде ее мужа психами, раньше они
использовали другое словечко, и именно это слово приходит ей на ум, когда он
надвигается на нее, идет через комнату, опустив голову, свесив длинные мясистые
руки, которые болтаются, как маятники, потому что как раз так и выглядит — бык.
Она стонет, трясет головой, упирается ногами в пол, стараясь
отползти. Одна туфля соскакивает с ноги и остается лежать на боку. Она
чувствует новый приступ боли, судороги впиваются в нее острыми крючьями, как
старые якоря, Рози чувствует, как усиливается кровотечение, но не может
совладать с собой и изо всех сил упирается ногами в пол. Когда на мужа находит,
она не видит в нем ничего, кроме некой странной и ужасной отстраненности.
Он останавливается, устало и неодобрительно качая головой.
Затем приседает на корточки и сует руки под нее.
— Не бойся, я тебя не обижу, — успокаивает он, опускаясь на
колени и поднимая с пола. — Не изображай трусиху.
— Кровь, — шепчет она, вспоминая, что во время разговора по
телефону он заверял того, с кем беседовал, что не будет ее трогать с места,
конечно, не будет.
— Да, я знаю, — откликается он, но без всякого интереса.
Затем оглядывает комнату, решая, где же должен был произойти несчастный случай,
— она знает все его мысли так же точно, как если бы он рассуждал вслух, —
Ничего страшного, перестанет. Сейчас приедет скорая, и врачи остановят
кровотечение.
«Но смогут ли они предотвратить выкидыш?» — мысленно кричит
она, и ей не приходит в голову, что если она может читать его мысли, то и он,
вероятно, обладает той же способностью. Рози не замечает, как он изучающе
глядит на нее. И снова, в который раз она позволяет себе услышать следующую
мысль. — «Я ненавижу тебя. Ненавижу».
Он несет ее в противоположный конец комнаты к лестнице,
ведущей на второй этаж дома. Опускается на колени и усаживает у начала
лестницы.
— Тебе удобно? — сочувственно интересуется он. Она закрывает
глаза. Она больше не может смотреть на него, по крайней мере сейчас. И
чувствует, что вот-вот сойдет с ума.
— Ну и хорошо, — говорит он, словно жена ответила на его
вопрос, и когда она снова открывает глаза, то видит, что он, как с ним нередко
бывает, опять в состоянии полной отстраненности. Как будто разум его вдруг
улетучился, оставив тело.
«Будь у меня нож, я бы его зарезала», — думает она… и опять
это не та мысль, которую она позволяет себе услышать хоть краешком мозга, а тем
более задуматься над нею. Это лишь глубокое эхо, возможно, лишь отголосок
безумия ее мужа, такой же тихий, как взмах крыла летучей мыши в темной пещере.
Внезапно его лицо снова оживает и он встает; колени издают
слабый хруст. Опускает взгляд на рубашку, проверяя, не осталось ли на ней
следов крови. Рубашка чиста. Смотрит в угол, откуда унес ее. Там есть кровь,
несколько четких круглых капель и размазанных пятен. Она чувствует, что кровь
продолжает течь, теперь уже сильнее и быстрее; чувствует, как кровь заливает ее
и пропитывает нездоровым теплом, которое почему-то кажется жадным. Кровь
хлещет, словно желая вынести с собой чужака, поселившегося в крошечной
квартирке ее чрева. У нее возникает ощущение — Господи, до чего же кошмарная
мысль! — что даже ее собственная кровь взяла сторону мужа… как бы безумно это
ни выглядело.
Он снова скрывается в кухне и не возвращается в гостиную
примерно пять минут. Она слышит, как он переходит с места на место и
передвигает предметы. В этот момент происходит выкидыш; боль вспыхивает ярким
горящим крестом, а затем резко ослабевает, словно выходя с потоком булькающей
жидкости, которую не только ощущает, но и слышит. Неожиданно ей кажется, что
она сидит в ванне с горячей вязкой жидкостью. Словно в кровавой подливке.
Его вытянутая тень снова появляется в проеме двери. Он
открывает холодильник, закрывает его, затем распахивается и захлопывается
дверца шкафа (по слабому скрипу она понимает, что это шкаф под раковиной).
Слышен шум бегущей в раковину воды, потом он начинает напевать— кажется, это
«Когда мужчина любит женщину», — в тот миг, когда из нее выходит нерожденный
ребенок.
Норман снова вырастает в дверном проеме, и она видит, что
держит в руке бутерброд
— ну конечно, ведь до сих пор не ужинал и, должно быть, голоден,
— а в другой сжимает влажную тряпку из корзины в шкафу под раковиной. Приседает
в углу, куда она заползла после того, как муж вырвал у нее из рук книжку, а
потом нанес три коротких жестких удара в живот — бах, бах, бах, прощай, чужак,
— и начинает
вытирать размазанные пятна и капли крови: почти вся кровь и
все остальные следы будут здесь, у основания лестницы, именно там, где надо.
