не начинали болеть кончики пальцев, и чувствовал себя, как
последний идиот, развлекающийся игрой на самом жадном в мире игровом автомате.
— И что же мы увидим, если захотим проверить компьютерные
распечатки по банковским автоматам «Мерчентс»? — спросил полицейский, — Не
обнаружим ли мы случайно мою карточку в колонке «СБРОС/ПОВТОР» примерно
миллиард раз? Эй, если это не так, я обещаю угостить тебя роскошным обедом с
бифштексом. Что скажешь на мое предложение, дружок?
Мужчина с усиками не знал, ни что сказать, ни что подумать.
Его охватило очень неприятное предчувствие. Крайне неприятное. Между тем пальцы
копа продолжали сжимать и отпускать упругий теннисный шарик— раз-два, раз-два,
раз-два. Просто потрясающе, неужели он до сих пор не устал?
— Тебя зовут Рамон Сандерс, — сказал полицейский по фамилии
Дэниеле. — За тобой тянется список грехов размером с мою руку. Воровство,
мошенничество, наркотики и все такое прочее. Все, кроме нападений, избиения, —
преступлений такого рода. Ты не вмешиваешься в подобные делишки, правда? Это не
твоя стихия. Вам, педикам, не нравится, когда вас бьют. Даже тем, которые по
виду не уступают Шварценеггеру. Да что там, они даже не прочь походить в майке,
чтобы сверкнуть бицепсами перед лимузином, останавливающимся у дверей
респектабельного клуба для гомиков, но если кто-то начинает всерьез размахивать
кулаками, вы, ребятки, тут же сматываете удочки. Я прав?
Рамон Сандерс промолчал. Ему казалось, что это самое
разумное решение.
— А вот я люблю бить, — признался полицейский Норман
Дэниеле. — Даже ногами. И даже кусаться. — Он говорил почти задумчивым тоном.
Казалось, глядел на немецкую овчарку, медленно трусившую с пластмассовой
тарелочкой в зубах. — Что на это скажешь, ангельские глазки?
Рамон снова счел за лучшее промолчать. Он старался сохранить
на лице невозмутимое выражение, не целая россыпь маленьких лампочек в его мозгу
загорелась ярко-красным светом, и озноб испуга распространился по телу,
пробираясь по волокнам разветвленной нервной системы. Его сердце колотилось все
быстрее и быстрее, набирая скорость, как поезд, покинувший станцию отправления
и оказавшийся за пределами города, в открытой безлюдной местности. Время от
времени он искоса бросал взгляды на крупного мужчину в легком красном джемпере,
и ему все меньше и меньше нравилось то, что он видел. Правая рука полицейского
почти не расслаблялась; вены налились кровью, мышцы вздулись, как
свежеиспеченные булочки.
Впрочем, Дэниеле, похоже, и не ожидал от него ответа. На
лице, повернутом к Сандерсу, сияла улыбка…
Так казалось, если не обращать внимания на глаза. Глаза
оставались пустыми и блестящими, как две новые монеты в двадцать пять центов.
— У меня есть для тебя хорошие новости, братишка. Ты можешь
избавиться от обвинений в распространении наркотиков. Если окажешь мне
небольшую услугу, будешь свободным, как птичка. Ну, что теперь скажешь?
Рамону больше всего хотелось хранить молчание, как и раньше,
однако в сложившейся ситуации, пожалуй, это не пройдет. В этот раз полицейский
не стал продолжать и повернулся к нему, ожидая ответа.
— Что ж, отлично, — произнес Рамон, надеясь, что угадал
правильный вариант ответа. — Отлично, просто превосходно, спасибо огромное, что
помогли мне.
— Знаешь, Рамон, наверное, ты мне нравишься. — заметил
полицейский и затем сделал то, чего ошеломленный Рамон меньше всего ожидал от
этого крупного телосложения человека, прожженного полицейского с безжалостным
взглядом гиены: он положил ладонь левой руки на промежность Рамона и начал
растирать ее прямо на глазах у Господа Бога, на виду у играющих на площадке
детей, на виду у всех, кого угодно. Он вращал ладонь мягкими круговыми
движениями по часовой стрелке, двигал ею из стороны в сторону, вверх-вниз над
той частью плоти Рамона, которая управляла всей его жизнью в большей или
меньшей степени с того далекого дня в детстве, когда двое приятелей его отца—
двое мужчин, которых он должен был называть дядя Билл и дядя Карло, — по
очереди изнасиловали девятилетнего мальчика. И то, что произошло потом,
наверное, не кажется очень удивительным, хотя в данной ситуации действительно
представлялось совершенно невероятным;
он почувствовал, что у него возникает эрекция.
— Да-да, может, ты мне нравишься, может быть, ты мне очень
нравишься, маленький грязный сосунок в узких черных штанишках и остроносых
блестящих туфлях, а почему бы и нет? — Говоря, полицейский продолжал
массировать промежность Рамона. Он варьировал движения ладони, время от времени
легонько сжимая плоть, отчего Рамон испуганно хватал ртом воздух. — И очень
здорово, что ты мне нравишься, Рамон, можешь поверить мне, потому что ?? этот
раз тебе не отвертеться, это уж точно. Целый список серьезнейших правонарушений.
Но ты знаешь, что меня беспокоит? Леффингуэлл и Брустер — полицейские, которые
тебя зацапали, — сегодня утром смеялись в управлении. Они смеялись над тобой, и
это нормально, но у меня возникло ощущение, что они смеются и надо мной, а это
уже не нормально. Мне не нравятся люди, которые надо мной смеются, и обычно я
не оставляю их смех безнаказанным. Но сегодня утром мне пришлось сдержаться, и
потому сегодня утром я буду твоим лучшим другом, я собираюсь забыть про очень
серьезные обвинения, связанные с торговлей наркотиками, даже несмотря на то,
что у тебя оказалась моя кредитная карточка. Ты догадываешься, почему я это
делаю?
Пластмассовая тарелочка снова пролетела мимо, опять немецкая
овчарка бросилась за ней, но в этот раз Рамон едва ли заметил пса. Его плоть
под рукой копа напряглась до предела, и он чувствовал себя, словно мышь,
попавшая в лапы кошки.
В этот раз пальцы сжались чуть сильнее, и Рамон издал
негромкий хриплый стон. По его щекам цвета кофе с молоком струились ручьи пота;
тоненькие усики смахивали на мертвого земляного червя под проливным дождем.
— Догадываешься почему, Рамон?
— Нет, — выдавил Сандерс.
— Потому что женщина, выбросившая кредитную карточку, — моя
жена, — сказал Дэниеле. — Вот почему смеялись Леффингуэлл и Брустер. К такому
выводу я пришел. Она берет мою кредитную карточку, получает несколько сотен
долларов — деньги, которые заработал я, — а когда карточка выплывает на Божий
свет снова, она оказывается в распоряжении маленького грязного голубого сосунка
по имени Рамон. Неудивительно, что им стало смешно.
«Пожалуйста, — мысленно кричал Рамон, — пожалуйста, не
делайте мне больно, я скажу все, что хотите, только не делайте мне больно!» Ему
хотелось сказать эти слова вслух, но он лишился дара речи. Он не мог произнести
ни звука. Его гортань сузилась до размеров миниатюрного клапана.
Рослый полицейский склонился к нему поближе, настолько
близко, что Рамон услышал запах сигарет и шотландского виски в его дыхании.
