Действительно, судить было трудно, потому что здание, о
котором шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев.
Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая, расколовшаяся на
куски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной валялась упавшая статуя,
почти полностью скрытая травой и густым кустарником, виднелось только плоское
каменное лицо, обращенное к грозовым тучам, которыми художник щедро наполнил
небо.
— Да, — согласился Штайнер. — Как бы там ни было, это
здание, как мне кажется, не вписывается в перспективу — слишком велико оно для
картины. Старик утвердительно кивнул головой. — Но автор сделал это намеренно.
Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается рухнувшей колонны и
статуи, про них вообще можно было бы забыть— зелень скрыла бы их окончательно.
Рози нисколько не интересовал фон; все ее внимание
сосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма, повернувшись к
развалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно, мог видеть только ее
спину, стояла женщина Ее светлые волосы были заплетены в косу. От предплечья ее
изящной руки — правой — исходило яркое золотое сияние. Левую руку она подняла,
и, хотя точно сказать было невозможно, зритель догадывался, что она прикрывает
глаза от солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе,
однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы прикрыть
глаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета платье — тога,
отметила Рози — оставлявшее одно плечо обнаженным. Сказать что-то о ее обуви не
представлялось возможным, ибо трава, в которой она стояла, доходила почти до
колен, как раз до того места, где заканчивалась тога.
— Куда бы вы ее причислили? — спросил Штайнер, обращаясь к
Робби. — К классицизму? Неоклассицизму?
— Я бы отнес ее к разряду плохих картин, — ответил Робби,
усмехаясь, — но мне
кажется, я понимаю, почему она произвела такое впечатление
на эту женщину. В ней на удивление много чувства. Составные элементы, возможно,
классические — вроде тех, что мы находим на старых стальных гравюрах, — но
ощущение явно готическое. И потом тот факт, что главный персонаж повернут к
зрителю спиной… Я нахожу это чрезвычайно странным, В целом… не могу сказать,
что эта молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей,
Билл, но я уверен, она выбрала самую своеобразную.
Рози же, как и прежде, почти не слышала их разговора. С
каждой минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее
воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон каймы,
идущей по краю тоги, и едва проглядывающие очертания левой груди. Пусть мужчины
обмениваются себе учеными суждениями. Картина просто замечательная. Она
чувствовала, что может смотреть на нее часами напролет, не отрываясь, и когда у
нее появится свой дом, она, пожалуй, будет иногда делать именно так.
— Ни названия, ни подписи, — заметил Штайчер. — Впрочем…
Он перевернул картину. На обратной ее стороне открылись два
выведенных углем слова, написанные мягкими, слегка расплывчатыми печатными
буквами; «МАРЕНОВАЯ РОЗА».
— Ну вот, — с сомнением в голосе произнес он, — мы и узнали
имя автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.
Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы
возразить, но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.
— Это название картины, — объяснила она, и тут же добавила
по причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой себе, — Роза —
это мое имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер посмотрел на нее. — Не обращайте
внимания, просто совпадение, — проговорила она.
Но так ли это на самом деле?
— Смотрите. — Она снова бережно перевернула картину лицевой
стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над тогой, составлявшей все
одеяние стоящей на переднем плане женщины. — Вот этот цвет, пурпурно-красный,
называется мареновый.
— Она права, — подтвердил Робби. — Автор или, что более
вероятно, последний владелец, ибо уголь очень быстро стирается, решил назвать
картину по цвету хитона женщины.
— Пожалуйста, — обратилась Рози к Штайнеру, — не могли бы мы
поскорее закончить? Мне нужно торопиться. Я и так опоздала.
Штайнер собрался было снова спросить, уверена ли она в том,
что ей хочется… но увидел ее лицо и промолчал. И заметил кое-что еще— некую
напряженность во всем облике женщины, свидетельствовавшую о том, что в
последнее время ей пришлось немало перенести. Он увидел лицо женщины, которая
способна принять его искреннюю заинтересованность и стремление проявить заботу
за попытку заигрывания или, чего ему и вовсе не хотелось, за намерение изменить
условия сделки в свою пользу. Он просто кивнул головой.
— Кольцо за картину. Равноценный обмен. Мы квиты. И
расстаемся счастливые и довольные.
— Да. — согласилась Рози, награждая его ослепительной
улыбкой. Впервые за последние четырнадцать лет она улыбнулась своей настоящей
улыбкой, и в тот момент, когда улыбка достигла своей полноты, его сердце
открылось навстречу ей. — Мы оба расстаемся счастливые и довольные.
5
Выйдя за дверь ломбарда, она на мгновение остановилась,
глупо моргая и непонимающе глядя на проносящиеся мимо машины, точно так же, как
моргала в далекие дни детства, когда выходила, держась за отцовскую руку, из
полутьмы кинотеатра на яркий дневной свет улицы, — ослепленная, застигнутая
врасплох в тот момент, когда половина ее сознания уже воспринимает реальный
мир, а другая все еще пребывает в мире вымышленном. Однако приобретенная
картина была вполне реальна, и для того, чтобы избавиться от всех сомнений по
этому поводу, ей достаточно опустить голову и посмотреть на сверток, который
она держала в руках.
Дверь ломбарда распахнулась, и вслед за Рози на улицу вышел
пожилой мужчина. Сейчас она даже ощутила к нему некоторое расположение и потому
одарила улыбкой, которую обычно берегут для тех, вместе с кем довелось стать
свидетелем странных или удивительных событий.
— Мадам, — обратился он к ней, — не будете ли вы столь
любезны, чтобы сделать мне маленькое одолжение?
Улыбка на ее лице тут же уступила место выражению осторожной
сдержанности.
— Это зависит от того, что именно вы хотите, но оказывать
услуги незнакомцам не в моих традициях.
Слабо сказано, конечно же. Она не привыкла даже
разговаривать с незнакомыми
людьми.
Он посмотрел на нее в явной растерянности, и его
замешательство слегка придало ей смелости.
— Ах да, наверное, это звучит странно, но я полагаю, так
будет лучше для нас обоих. Кстати, моя фамилия Леффертс. Роб Леффертс.
