— Давай, рассказывай, — сказала Рози.
— Отец мой был священником методистской церкви в
Бейкерсфилде, — начала Синтия. — В маленьком городке Бейкерсфилд в штате
Калифорния, я оттуда родом. Мы жили в пасторате, и в маленьком зале для встреч
на первом этаже висело несколько старых картин. Портреты президентов, пейзажи,
натюрморты с цветами, собаки. Ну да они, впрочем, не важны. Их попросту вешали,
чтобы стены не казались слишком голыми.
Рози кивнула, вспоминая картины, которые окружали ее в
пыльном ломбарде «Либерти-Сити» — изображавшие гондолы в Венеции, фрукты в
вазе, собак и лис. Точно, эти предметы вешают на стены, чтобы те не выглядели
слишком голыми. Рты без языков.
— Но там была одна… которая называлась… — Она нахмурилась,
сосредоточенно копаясь в памяти. — Если не ошибаюсь, она называлась «Де Сото
смотрит на запад». На ней был изображен мужчины в шляпе, похожей на тарелку,
окруженный группой индейцев. Он стоял на скале и смотрел через вытянувшийся на
многие мили лес на
огромную реку. Миссисипи, наверное. Только дело в том…
понимаете…
Она окинула их растерянным взглядом. Ее щеки порозовели еще
сильнее, улыбка исчезла. Неуклюжая повязка над ухом казалась очень белой,
бросалась в глаза, словно необычное устройство, и Рози успела удивленно
подумать — далеко не в первый раз со дня своего появления в «Дочерях и
сестрах», — что мужчины почему-то бывают очень жестокими. Почему так
происходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них с рождения есть
нечто неправильное, выходящее из строя, как некачественная плата в компьютере?
— Продолжайте, Синтия, — сказала Анна. — Мы не будем
смеяться. Правда же?
Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки за
спиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем классом
выученное наизусть стихотворение.
— Значит, так, — заговорила она непривычно тихим голосом. —
Мне казалось, что река движется, и я не могла смотреть на картину спокойно.
Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по четвергам библейские
чтения для учеников местной школы, и я заходила туда, иногда садилась напротив
картины и глядела на нее. Могла смотреть не отрываясь час, а то и больше, как в
телевизор. Смотрела на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая, когда она
двинется. Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: если
река движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или каноэ с
индейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды в комнату, а
картины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела, как я сижу, словно
мумия, перед картиной, и, знаете…
— …встревожилась и сняла ее, — подсказала Робин.
— Да. Скорее всего, выкинула ее на свалку, — добавила
Синтия. — Я была тогда совсем маленькой. Но твоя картина, Рози, напомнила мне о
той. Пэм внимательно изучала полотно.
— Да, — произнесла она, — неудивительно. Мне кажется, я
вижу, как женщина дышит.
Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.
— Да нет, дело не в этом, — сказала Синтия. — Она просто…
немножко старомодная… как картина в школьном актовом зале… и бледная. Если не
считать платья и грозовых туч, все краски бледные, посмотрите. И на моей
картине «Де Сото» все было бледным, кроме реки. А река яркого серебристого
цвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов переставала замечать все
остальное и видела только реку.
— Расскажи нам про работу, — повернулась к Рози Герт. —
Кажется, ты упомянула о работе?
— Выкладывай все, — потребовала Пэм.
— Да, — поддержала ее Анна, — расскажите нам все, а затем я
хотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.
— Это… то, чего я так ждала?
Анна улыбнулась:
— Думаю, что да.
8
— Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке, и я
надеюсь, вам она понравится не меньше, чем мне, — сказала Анна. На краю ее
письменного стола опасно зависла стопка листовок, объявлявших о предстоящем
летнем пикнике и концерте «Дочерей и сестер», мероприятии, которое устраивалось
в некоторой степени для Сбора средств, в некоторой для создания благоприятного
имиджа организации в глазах общественности, а вообще-то представляло собой
небольшой праздник. Анна взяла одну листовку, перевернула ее чистой стороной и
набросала примерный план. — Вот здесь кухня, здесь откидная кровать, тут
небольшая жилая зона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень просторно,
сидя на унитазе, вам придется вытягивать ноги прямо под душ, но это ваша
комната.
— Да, — пробормотала едва слышно Рози. — Моя.
В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она не
испытывала уже несколько недель, — словно все происходящее не более чем сон, и
в любую секунду она может опять проснуться рядом с Норманом.
— Вид из окна замечательный — не Лейк-драйв, конечно же, но
парк Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время. Второй этаж. Район
немножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в себя.
— Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, —
вставила Рози.
Анна пожала плечами — изящный, красивый жест, — нарисовала
перед дверью комнаты коридор, затем лестницу. Она рисовала просто, без прикрас,
с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не поднимая головы.
— Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не это
имеете в виду.
— Да.
— Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда та
уходит. Я полагаю, это звучит до противного возвышенно, но мне все равно. Это
правда, и это главное. Что скажете?
Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о своей
несдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.
«Не следовало мне этого делать, — подумала она, отступая. —
Я же знала».
Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, и
внутренне Рози не сомневалась в ее доброте — в определенном смысле даже
святости, — однако не надо забывать и про странное высокомерие и
самодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна не терпит, когда люди
вторгаются в ее личное пространство. И очень не любит, когда к ней прикасаются.
— Простите, пожалуйста, — произнесла она тихо, отступая.
— Не глупите, — коротко бросила Анна. — Так что вы скажете?
— Я в восторге.
Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая неловкость
осталась позади. Она нарисовала крестик на стене жилой зоны возле крошечного
прямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.
