Примерно в четверть пятого к киоску «ПОМОЩЬ
ПУТЕШЕСТВЕННИКАМ» подбежала плачущая женщина. Она сообщила Тамперу, что
приехала автобусом «Грейхаунд» из Нью-Йорка, и пока спала, кто-то вытащил из
сумочки кошелек. Последовал длительный обмен сопливыми репликами, женщина
уменьшила запас салфеток Тампера наполовину, и в конце концов он нашел для нее
дешевый отель, который согласился взять ее на пару ночей без предварительной
оплаты, пока муж не пришлет деньги.
«На месте вашего мужа, леди, я привез бы деньги лично, —
подумал Норман, все еще делая маятниковые движения позади будки. — И еще привез
бы пинок в зад за то, что вы позволили себе совершить такую глупость».
Во время телефонного разговора с отелем Тампер представился,
назвавшись Питером Слоуиком. Для Нормана этого оказалось достаточно. Когда
еврейчик принялся объяснять растяпе, как добраться до отеля, Норман отошел от
киоска к общественным телефонам, где, как ни странно, обнаружил два
справочника, которые не сожгли, не разорвали и не украли. Он мог бы получить
всю необходимую информацию позже, днем, позвонив в свое полицейское управление,
но предпочел поступить по-иному. Как знать, каким образом обернутся события с
читающим «Правду» еврейчиком. Телефонные звонки могут стать опасными, они
относятся к тем фактам, которые, случается, позже приобретают неприятно важное
значение. К тому же всю нужную информацию Норман получил из справочника. В
толстой книге городских абонентов он обнаружи всего трех Слоуиков. Лишь один из
них носил имя Питер. Дэниеле переписал адрес Тамперштайна, вышел из здания
вокзала и направился к стоянке такси. Водитель первой машины оказался белым—
повезло, — и Норман спросил его, остался ли в городе отель, где человек может
получить номер за наличные и не слушать топот тараканьих бегов, начинающихся
сразу после того, как гаснет свет. Водитель задумался на минутку, потом кивнул
головой:
— «Уайтстоун». Хороший, недорогой, наличные принимают,
лишних вопросов не задают. Норман открыл дверцу такси и сел на заднее сиденье.
— Поехали, — сказал он.
2
Робби Леффертс, как и обещал, был там, когда в понедельник
утром Рози последовала за сногсшибательной рыжеволосой ассистенткой с модными
длинными ногами, которая привела ее в студию звукозаписи «Тейл Энджин», и он
разговаривал с ней так же мило, как и на уличном перекрестке, когда уговаривал
прочесть вслух несколько отрывков из купленной им книги. Рода Саймоне,
приближающаяся к сорокалетнему рубежу женщина, режиссер Рози, тоже вела себя
мило, но… режиссер? Если вдуматься, такое странное слово рядом с Рози
Макклендон, которая даже не пыталась принять участие в театральных постановках
в старших классах школы. И Куртис Гамильтон, звукоинженер, был мил, хотя
поначалу приборы занимали его гораздо больше и он наградил Рози лишь коротким
рассеянным рукопожатием. Рози присоединилась к Робби и миссис Саймоне, чтобы
выпить чашечку кофе перед тем, как (по выражению Робби) поднять паруса, и ей
даже удалось выпить ее без эксцессов, не пролив ни единой капли. И все же,
войдя через двойную дверь в маленькую кабинку со стеклянными стенами, она
ощутила приступ такой ошеломляющей паники, что едва не выронила пачку
отпечатанных на ксероксе листов, которые ей вручила Рода. Ощущения походили на
то, что она испытала, заметив приближающуюся к ней по Уэстморлэнд-стрит красную
машину и приняв ее за новую «сентру» Нормана.
Она увидела направленные на нее через стекло взгляды — даже
серьезный молодой Куртис Гамильтон смотрел на нее, — и их лица показались ей
искаженными и расплывчатыми, словно она видела их не через стекло, а через
толщу воды. «Вот такими кажемся мы, люди, золотым рыбкам, когда те подплывают к
стенкам аквариума, чтобы взглянуть на нас, — подумала она, и тут же вдогонку:
— Я не справлюсь. Господи, отчего я вдруг решила, что
смогу?»
Радался громкий щелчок, заставивший ее вздрогнуть.
— Миссис Макклендон? — зазвучал голос инженера звукозаписи.
— Не могли бы вы присесть перед микрофоном, чтобы я настроил уровень?
Она сомневалась. Она сомневалась даже в своей способности
двигаться. Ее ноги приросли к полу, Рози, словно окаменев, глядела на микрофон,
тянущийся к ней, похожий на голову опасной фантастической металлической змеи.
Даже если она заставит себя пересечь кабину и сесть перед микрофоном, вряд ли
из ее горла вырвется хоть один звук, кроме сухого слабого писка.
В этот момент перед глазами Рози рухнула вся мысленно
построенная картина будущей жизни — она мелькнула в ее воображении с кошмарной
скоростью железнодорожного экспресса. Рози представила, как ее выгоняют из
маленькой уютной комнаты, в которой она прожила всего четыре дня, потому что ей
нечем за нее платить, представила, как натыкается на холодный прием
обитательниц «Дочерей и сестер», даже самой Анны.
«Не могу же я снова взять вас на старое место! — услышала
она голос Анны. — В „Дочерях и сестрах“, как вам прекрасно известно, постоянно
появляются новые женщины, и я, естественно, в первую очередь буду заботиться о
них. До чего же вы глупы, Рози! Откуда взялась у вас мысль, что вы способны
стать артисткой, даже на таком примитивном уровне?» Она представила, как ей
отказывают в месте официантки в пригородных кофейнях, — не из-за внешнего вида,
а из-за ощущения, от нее исходящего, ощущения поражения, позора и
неоправдавшихся ожиданий.
— Рози? — К ней обратился Робби Леффертс. — Присядьте,
пожалуйста, перед микрофоном и скажите несколько слов, чтобы Курт настроил
аппаратуру.
Он не понимает, ни он, ни другой мужчина не понимают, а вот
Рода Саймоне… по крайней мере, она догадывается. Рода достала торчавший в
волосах карандаш и принялась рисовать на листке блокнота какие-то каракули.
Впрочем, она не смотрела на лежащий перед ней лист; она смотрела на Рози, и ее
брови сосредоточенно нахмурились.
Неожиданно, словно утопающая, хватающаяся за любой
подвернувшийся под руку предмет, который способен поддержать ее на поверхности
несколько лишних секунд, Рози подумала о картине. Она повесила ее в том самом
месте, которое предложила Анна, в жилой зоне рядом с единственным окном комнаты
— там даже имелся вбитый в стену крючок, оставшийся от прежнего жильца. Место
оказалось просто идеальным, особенно в вечернее время; можно немного
полюбоваться из окна заходящим солнцем, заливающим лучами темную зелень
Брайант-парка, затем посмотреть на картину, потом снова на парк. Они прекрасно
сочетались и дополняли друг друга, окно и картина,
картина и окно. Она не понимала, в чем секрет, но
чувствовала это всей душой. Если, однако, она потеряет комнату, картину
придется снять…
«Нет, — сказала она себе, — она должна остаться на месте.
Она должна остаться там!»
Последняя мысль помогла ей найти силы, чтобы хотя бы
сдвинуться с места. Она медленно пересекла стеклянную кабинку, приблизилась к
столу, положила листки (увеличенные фотокопии страниц книги, изданной в
пятьдесят первом году) перед собой и села. Она села, но ей показалось, что она
свалилась на стул, словно кто-то выдернул фиксирующие шпильки из ее колен.
