Рози перешла к окну, оперлась ладонями о подоконник и
посмотрела на улицу. На другой стороне мальчишки с шумом и криками перебегали с
места на место, дока мяч находился в воздухе. Прямо под ней к тротуару подкатил
автомобиль. Совсем недавно вид автомобиля, тормозящего у тротуара, привел бы ее
в ужас, сознание заполнил бы кулак Нормана с кольцом на пальце, надвигающийся
на нее: слова «Служба, верность, общество» становятся все больше и отчетливее и
в конце концов заслоняют собой весь мир… но те времена прошли. Слава Богу.
— Честно говоря, я поскромничала, когда сказала, что
выдержала, — сообщила она картине. — На самом деле я добилась гораздо большего.
Робби считает, что у меня все получилось превосходно, я знаю, но важнее всего
было убедить Роду. Мне кажется, она с самого начала отнеслась ко мне с
некоторой предвзятостью, потому что я — находка Робби, понимаешь? — Она в
очередной раз повернулась к картине, — так, как женщина поворачивается к
настоящему другу, желая по выражению лица проверить, какое впечатление
производят на него ее слова, но, женщина на картине по-прежнему взирала на
разрушенный храм, предоставляя Рози возможность судить о произведенном эффекте
по очертаниям спины.
— Ты же знаешь, какими стервами бываем иногда мы, женщины, —
произнесла Рози и засмеялась. — Но мне кажется, что я завоевала ее
расположение. Мы расправились всего с пятьюдесятью страницами, но ближе к концу
я читала гораздо лучше, а кроме того, старые книжки почти всегда короткие.
Думаю, мы закончим в среду днем, и знаешь, что самое прекрасное? Я получаю
почти сто двадцать долларов в день — не в неделю, в день — и меня ждут еще три
книги Кристины Белл. Если Робби и Рода решат дать их мне, я…
Она умолкла на середине фразы, глядя на картину широко
раскрытыми глазами, не слыша звонких криков мальчишек на улице, не слыша даже
шагов человека, поднимающегося по лестнице с первого этажа и приближающегося к
ее двери. Опять смотрела на силуэт, вырисовывавшийся у правого края картины —
изгиб брови, изгиб слепого глаза без зрачка, изгиб уха. И неожиданно прозрела.
Да, она была права и одновременно ошибалась — права в том, что второй
поверженной статуи раньше не существовало, ошибалась в своем предположении о
том, что каменная голова каким-то непостижимым образом материализовалась на
картине, пока она читала «Сияющий луч» в студии звукозаписи. Мысль о том, что
складки на хитоне женщины выглядят по-другому, — наверное, подсознательная попытка
объяснить первое ошибочное впечатление созданием некой иллюзии. В конце концов,
то, первоначальное объяснение правдоподобнее, чем то, что она увидела теперь. —
Картина стала больше, — констатировала Рози. Нет, не совсем так.
Она подняла руки и развела их с стороны, измеряя воздух
перед висящим на стене полотном и убеждаясь в том факте, что оно по-прежнему
имеет те же размеры, занимая на стене прямоугольник три на два фута. Она
увидела ту же самую рамку, которая не стала шире или выше, так в чем же дело?
«Второй каменной головы просто не было раньше, вот в чем
дело, — подумала она. — Разве что…»
Рози неожиданно почувствовала головокружение и легкую
тошноту. Она крепко зажмурилась и принялась растирать виски, в которых пыталась
родиться головная боль. Когда она снова открыла глаза и посмотрела на картину,
рисунок потряс ее, как в первый раз, не отдельными своими деталями —
разрушенный храм, павшие статуи, мареновый хитон женщины, поднятая левая рука,
— но как единое целое, нечто, призывавшее ее и взывавшее к ней собственным
неслышным голосом.
В картине появились новые детали. Она почти не сомневалась в
том, что это не впечатление, а простой неопровержимый факт. В физическом смысле
картина не стала больше, выше или шире, просто ей открылись новые пространства
справа и слева… а также вверху и внизу, если быть точным. Как будто киномеханик
только что сообразил, что пользуется не той установкой и переключился с
древнего дряхлого проектора для тридцатипятимиллиметровой пленки на
широкоэкранную «Синераму-70». Теперь на экране виден не только Клинт Иствуд, но
и ковбои справа и слева от него.
«Ты очумела, Рози. Картины не растут, как грибы».
Нет? Тогда как же объяснить второго бога? Она наверняка
знала, что он находился в картине с самого начала, но увидеть его смогла только
теперь, потому что…
— Потому что в картине теперь больше права, — пробормотала
она. Глаза ее округлились, хотя посторонний вряд ли принял бы выражение ее лица
за гримасу страха или удивления. — И больше лева, и больше верха, и больше ни…
За ее спиной прогремел неожиданный скорострельный стук в
дверь, настолько быстрый, что отдельные удары, казалось, сталкивались один с другим.
Рози повернулась к двери, чувствуя, что движется плавно, словно при замедленной
съемке или под водой. Она не заперла дверь.
Стук повторился. Рози вспомнила автомобиль, который
затормозил у тротуара под ее окном — небольшая машина, из разряда тех, которые
путешествующий в одиночестве
мужчина снимет в прокатной фирме «Херц» или «Авис», — и все
мысли о картине разлетелись, как стая воробьев, вспугнутые другой мыслью,
зажатой в черные тиски решимости и отчаяния: все-таки Норман ее разыскал. На
это ушло довольно много времени, больше, чем следовало, но он-таки добился
своего.
В памяти всплыл обрывок последнего разговора с Анной — Анна
спросила, как она поступит, если Норман все-таки объявится. Она обещала
запереть дверь и позвонить в полицию, однако замкнуть дверь она забыла, а
телефон еще не установила. Последнее вообще смешно, ибо в углу жилой зоны есть
гнездо телефонной розетки и оно подключено к городской сети. Сегодня в
обеденный перерыв она успела съездить в телефонную компанию и уплатила первый
взнос. Обслуживавшая Рози женщина дала ей новый телефонный номер на маленькой
белой карточке, которую Рози сунула в сумочку, а потом промаршировала к двери—
проследовала прямо к двери мимо груды продающихся телефонных аппаратов,
расставленных на полках. Подумала, что сэкономит десять долларов, если купит
телефон в торговом центре на Лейквью-молл, когда подвернется случай. И теперь
из-за того, что пожалела какой-то вшивый червонец…
За дверью стояла тишина, но, опустив взгляд к щели под
дверью, она увидела тень от туфель. Больших черных блестящих туфель. Конечно,
конечно, ему ведь не обязательно теперь носить полицейскую форму, но он, как и
прежде, надевает блестящие черные туфли. Жесткие туфли. Кому-кому, а ей это
известно не понаслышке, потому что их отметины на животе, ногах, ягодицах
появлялись много раз в течение всех лет, проведенных с Норманом.
Стук повторился — три короткие серии по три удара:
туктуктук, пауза, туктуктук, пауза, туктуктук.
И снова, как в момент жуткой бездыханной паники утром в стеклянной
кабинке студии звукозаписи, разум Рози обратился за помощью к женщине на
картине, — женщине, стоящей на вершине поросшего травой холма, не испытывающей
страха перед приближающейся грозой, не боящейся, что в руинах здания у подножия
холма могут обитать привидения или тролли, или бродячие разбойники, не
пугающейся ничего. Она не боится ничего — это видно по распрямленной спине, по
вызывающе поднятой руке, даже (как казалось Рози) по округлой форме едва
заметной левой груди.
