— Да, студия называется «Тейп Энджин».
— Ага. Так вот, он предложил мне заглянуть в студию, чтобы
мы втроем могли выпить по чашечке кофе после того, как вы закончите работу.
Этакий отцовский жест. Я сказал ему, что не смогу заехать, и тогда он заставил
меня буквально поклясться, что сначала я позвоню. Я и пытался. Рози, но не
нашел вашего номера в справочнике. Он хоть включен в телефонную книгу?
— Вообще-то у меня пока нет телефона, — ответила она, уходя
чуточку в сторону от прямого ответа. Разумеется, она попросила, чтобы ее номер
не включали в телефонный справочник; это стоило ей лишние тридцать долларов —
сумма весьма внушительная для скудного бюджета, — однако она не могла позволить
себе роскошь попасть в полицейские компьютерные реестры. По раздраженным
репликам Нормана Рози знала, что полиции не позволяется шарить, когда ей
вздумается, по спискам не внесенных в справочник номеров так, как она это
делает с обычными абонентами. Закон запрещает разглашать номера телефонов, чьи
владельцы не захотели включать их в телефонные книги, — это нарушение прав
личности на сохранение тайны, от которых добровольно отказываются те, кто
соглашается внести свой номер в открытые справочники. Так постановил суд, и
Норман, как и большинству копов, с которыми
она познакомилась за время супружеской жизни, испытывал
непреодолимую ненависть к судам за то, что они мешают им работать.
— Почему же вы не смогли заехать на студию? Вас не было в
городе?
Он взял салфетку, аккуратно развернул ее и положил себе на
колени. Когда он снова поднял голову, она увидела, что его лицо изменилось, и
ей понадобилось еще несколько секунд, чтобы постичь очевидное — он покраснел.
— Знаете, мне просто не хотелось, чтобы наша встреча
превращалась в массовый митинг. В компании с человеком невозможно поговорить. А
я желал… гм… познакомиться с вами поближе.
— И потому мы оказались здесь, — мягко произнесла она.
— Совершенно верно. И вот мы здесь. — Но почему вам
захотелось познакомиться со мной поближе? Почему вы решили вытащить меня в
ресторан? — Она сделала паузу, затем скороговоркой проговорила остальное. — Я
хочу сказать, что старовата для вас, не так ли?
На секунду его физиономия застыла, словно он не доверил
услышанному, затем решил, что она пошутила, И рассмеялся.
— Сколько вам лет, бабушка? Двадцать семь? Или целых
двадцать восемь?
Сначала она подумала, что теперь он шутит — и притом не
очень удачно, — но спустя мгновение до нее дошло, что, несмотря на
легкомысленный тон, он говорит совершенно серьезно. Даже не пытается льстить
ей, лишь констатирует очевидный факт. По крайней мере, то, что ему кажется
очевидным. Это потрясло ее, и мысли мгновенно разлетелись в разные стороны.
Лишь одна задержалась в сознании: перемены в ее жизни не ограничились новой
работой и собственной комнатой; похоже, они только-только начинаются. Словно
все, случившееся до этого момента, являлось серией мелких толчков, предвещающих
приближение настоящего землетрясения. Вернее, не землетрясения, а
жизнетрясения, и внезапно она ощутила неутолимую жажду перемен, волнение,
объяснения которому не находила.
Билл начал было говорить, но тут подоспел официант, который
принес чай со льдом. Билл заказал бифштекс, Рози попросила лондонское жаркое.
Когда официант поинтересовался, какое жаркое она предпочитает, Рози сказала,
что мясо должно быть хорошо прожаренным — она ела хорошо прожаренную говядину,
потому что именно такую говядину любил Норман, — но потом вдруг передумала.
— Недожаренное, — сказала она. — Почти сырое.
— Отлично! — воскликнул официант таким тоном, словно его
действительно обрадовал именно этот заказ, и когда он ушел, Рози подумала, что
в мире официанта, наверное, очень хорошо жить — там все всегда отлично,
замечательно, превосходно.
Посмотрев на Билла, она увидела, что он по-прежнему не
сводит с нее глаз — таких тревожащих глаз с едва заметным зеленоватым оттенком.
Сексуальных глаз.
— Он оказался совсем неудачным? — спросил он. — Ваш брак?
— Что вы имеете в виду? — замялась она.
— Вы сами прекрасно понимаете. Я встречаю женщину в лавке
своего отца, разговариваю с ней минут десять, и, черт возьми, со мной
происходит то, чего я меньше всего ожидаю, — я не могу забыть ее. Такое
случается только в фильмах да в рассказах на страницах журналов, которыми
завалены столы приемных в поликлиниках. Я лично никогда в это не верил. И вот,
на тебе, получите, пожалуйста. Я вижу ее лицо в темноте, когда выключаю свет. Я
думаю о ней за завтраком. Я… — Он помедлил, внимательно и встревоженно глядя на
нее. — Надеюсь, я вас не напугал?
Он действительно ее напугал, и очень здорово, и в то же
время никогда в жизни она не слышала ничего более прекрасного. У нее горело все
тело (а ступни оставались холодными как лед), она слышала усыпляющий шелест
вентиляторов над головой. Казалось, их было не меньше тысячи, целый батальон
вентиляторов.
— Эта женщина является, чтобы продать мне обручальное кольцо
с камнем, который считает бриллиантом… хотя в глубине души понимает, что камень
фальшивый. Потом, когда я узнаю, где она живет и прихожу навестить — с букетом
в руке и сердцем в пятках, если можно так выразиться, — она чуть не расшибает
мне голову банкой фруктового коктейля. Не хватает вот столько. — Он поднял
правую руку и развел большой и указательный пальцы на полдюйма. Рози вытянула
руку — левую — и развела большой и указательный пальцы на дюйм.
— Скорее вот столько, — уточнила она. — И я похожа на
Роджера Клеменса — у меня отличная реакция.
Он от души рассмеялся ее шутке — хорошим, искренним,
глубоким грудным смехом. Через секунду она захохотала вместе с ним.
— Как бы там ни было, леди не нажимает на пусковую кнопку,
она лишь легонько поглаживает ее блестящую красную поверхность, а потом прячет
ручки с оружием за спину, как мальчишка, застигнутый с «Плейбоем», который
стащил из ящика отца. Она говорит: «О Боже, извините!», и мне хочется узнать,
кто же враг, ибо оказывается, что это не я. А потом я задумываюсь над тем, до
какой степени бывшим стал ее бывший муж, потому что не всякая счастливая в
браке женщина приходит ко мне в ломбард, чтобы расстаться со своим обручальным
кольцом. Понимаете?
— Да, — кивнула она. — Думаю, да.
— Это очень важно для меня. Видите ли, если вам кажется, что
я сую нос не в свои дела, я согласен, так оно, наверное, и есть, но… за
считанные минуты эта женщина все переворачивает во мне, и я, естественно, не
желаю, чтобы у нее имелись какие-то прочные привязанности. С другой стороны,
мне не хочется, чтобы ее преследовал страх, заставляющий всякий раз, когда
кто-то звонит, открывать дверь, держа в руке банку консервированнего фруктового
коктейля размером с ведро. Вы следите за ходом моих мыслей? Понимаете, что я
хочу сказать?
