Ответ был наготове, но он отвернулся от него прежде, чем тот
успел подняться на поверхность его сознания; отвернулся, ибо правда не
представляла собой ничего приятного. Он убил Тампера по той же причине, по
которой придушил рыжеволосую проститутку в ползунках павлиньей расцветки:
потому, что странное темное желание выплыло из недр его мозга и заставило
сделать это. Желание в последнее время появлялось все чаще и чаще, но он не
хотел думать о нем. Отказывался. Так лучше. Безопаснее.
Тем временем он добрался до цели: Кошачий дворец прямо по
курсу.
Ленивой походкой Норман перешел на четную сторону
Дарэм-авеню, зная, что любой наблюдатель меньше обращает внимания на прохожих,
идущих по дальнему тротуару. Под наблюдателем подразумевалась (ее рожа
постоянно маячила перед глазами) черномазая бочка жира, снимок которой он видел
в газете. Норману казалось, что этот гигантский мешок с кишками сидит у окна с
мощным полевым биноклем в одной руке и растаявшей плиткой сливочного шоколада
«Меллоу Кримз» в другой. Он чуть-чуть замедлил шаг. «Сигнал боевой тревоги, —
напомнил он себе, — они в полной боеготовности».
Это было большое панельное здание, гадкое в неудавшейся
попытке имитировать стиль викторианской эпохи, пережиток рубежа веков, три
этажа сплошного уродства. С фасада оно казалось узким, однако Норман вырос в
доме, мало отличавшемся от стоящего напротив, и готов был поклясться, что оно
тянется на весь квартал, до самой следующей улицы.
«Шлюха-шлюха здесь-здесь, шлюха-шлюха там-там, — мысленно
замурлыкал Норман на мотив старой детской песенки, стараясь не убыстрить шаг,
не изменить ленивую фланирующую походку, осторожно и внимательно поедая глазами
здание, но не одним взглядом-глотком, а постепенно, разжевывая его по кусочкам.
— Шлюха здесь, шлюха там, всюду шлюхи-шлюхи». Это точно. Всюду шлюхи-шлюхи. Он
почувствовал, как застучал в висках знакомый молоточек нарастающей ярости, и
вместе с ним перед глазами встал обычный в последнее время образ, воплощавший
сейчас все, что он ненавидел: банковская кредитная карточка. Зеленая банковская
карточка, которую она осмелилась украсть. Зеленая карточка не оставляла его
теперь ни на секунду, она отражала все ужасы и безумие его жизни — то, против
чего восставал его разум; лица (матери, например, белое, тестообразное и
одновременно ехидное), которые возникали порой в сознании, когда он валялся
ночью на постели, дожидаясь прихода сна, голоса, которые преследовали его в
сновидениях. Голос отца, например. «Иди-ка сюда, Норми. Мне надо сказать тебе
кое-что, и я хотел бы поговорить с тобой начистоту». Иногда такая фраза
предвещала побои. Иногда, если везло, а отец был пьян, дело ограничивалось
рукой, щупающей его мошонку.
Но сейчас все это неважно; важен только дом на другой
стороне улицы. Ему больше не удастся рассмотреть его так, как сейчас, и если он
упустит драгоценные секунды, копаясь в воспоминаниях о далеком прошлом, кто
тогда обезьяна?
Он находился прямо напротив здания. Узкая, уходящая вглубь
ухоженная лужайка, красивые клумбы с брызгами ярких весенних цветов по обе
стороны от длинного крыльца. В центре каждой клумбы возвышались увитые диким
виноградом металлические столбы. Однако вокруг черных пластмассовых цилиндров,
установленных на верхушках столбов, стебли винограда были срезаны, и Норман
знал почему: в темных коробках прячутся телекамеры, с помощью которых можно
наблюдать за прилегающей частью улицы слева и справа от здания. Если кто-то в
этот миг сидит перед мониторами, он — или она — видит маленького черно-белого
человечка в бейсбольной кепке и темных очках, переходящего с одного экрана на
другой, шагающего неспешно на слегка согнутых в коленях ногах, чтобы казаться
ниже ростом.
Еще одна камера глядела на улицу со своего места над входной
дверью, которую нельзя отпереть ключом, ибо на ней нет обычной замочной
скважины: дубликат ключа слишком легко изготовить, замок ничего не стоит
открыть, если имеешь опыт обращения с отмычками. Нет, на двери будет щель для
карточки электронного замка или панель с цифровыми клавишами; возможно, и то, и
другое. И, разумеется, дополнительные телекамеры с другой стороны здания.
Проходя мимо, Норман рискнул бросить еще один прощальный
взгляд в дворик сбоку от дома. Он увидел небольшой сад и двух шлюх в шортах,
втыкавших палки — подпорки для помидоров, решил он — в землю. Одна с оливковой
кожей и черными волосами, стянутыми в пучок на затылке. Не тело, а динамитная
шашка, на вид лет двадцать пять. Другая помоложе, возможно, еще не достигшая
совершеннолетия, одна из панковитых потаскух с волосами, покрашенными в два
цвета. Левое ухо младшей скрывала большая повязка. Она была одета в
психоделической расцветки майку без рукавов, и на левом бицепсе Норман разглядел
татуировку. С такого расстояния трудно было судить, что именно изображено на
ней, однако он достаточно долго проработал в полиции, чтобы предположить либо
название модной рок-группы, либо неумело выполненный рисунок марихуаны.
Неожиданно Норман увидел себя, перебегающего улицу, несмотря
на следящие за ним камеры; он представил, как хватает маленькую горячую штучку
с прической рок-звезды, как сжимает ее тонкую шею своей мощной рукой,
продвигаясь все выше, пока рука не упирается в нижнюю челюсть. «Роуз Дэниеле, —
говорит он второй шлюхе, красотке с темными волосами и обалденной фигурой. —
Тащи ее сюда, иначе я сверну этой соске шею, как курице».
Это было бы замечательно, но он почти не сомневался, что
Роуз в борделе нет. В результате библиотечных изысканий он выяснил, что с
тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда Лео и Джессика Стивенсон
основали «Дочерей и сестер», услугами борделя воспользовалось более трех тысяч
женщин, и средний срок их пребывания там не превышал четырех недель. Их довольно
быстро вышвыривали на улицу, где женщины вливались в толпы уже существующих
источников или переносчиков заразы, присоединялись к стаям мелких мошек. Может
по окончании срока обучения им даже вручали пластмассовые пенисы вместо
дипломов.
Нет, его Роуз почти наверняка покинула эту обитель лесбиянок
и пыхтит сейчас на какой-нибудь поганой работенке, которую подыскали для нее
подружки из борделя, и по ночам возвращается с работы в замшелую конуру с
клопами, которую нашли для нее они же. Хотя сучки из здания напротив должны
знать, где она, — адрес Роуз наверняка записан в амбарной книге Стивенсон, а те
две ковыряющиеся в огороде шлюхи, возможно, даже заглядывали в тараканью
ловушку, где ютится Роуз на чашку чая и бисквитное печенье. Те, кто побывали у Роуз,
наверняка рассказали о визите тем, кто еще не успел навестить бывшую
сожительницу, потому что женщины так устроены. Легче убить их, чем заставить
замолчать.
Младшая из копавшихся в огороде лесбиянок, та, чьи волосы
напоминали флаг какой-то африканской страны, напугала Нормана — она подняла
голову, увидела его… и помахала рукой. На мгновение ему показалось, что она
смеется над ним, что они все смеются над ним, что они выстроились у окон внутри
Замка лесбиянок и хохочут над ним, инспектором Норманом Дэниелсом,
разоблачившим около десятка преступников, но тем не менее не сумевшим
предотвратить хищение собственной кредитной карточки. И кто ее украл? Его
собственная жена!
