Руки Нормана сами сжались в кулаки. «Спокойнее, спокойнее! —
закричал в Нормане Дэниелсе мужской двойник миссис Практичность-Благоразумие. —
Она, наверное, машет всем, кого видит! Она, наверное, приветствует даже
блохастых бродячих собак! Такие дуры, как она, всегда так делают!»
Ну да. Ну да, конечно, так оно и есть. Норман с усилием разжал
кулаки, поднял руку и разрубил ею воздух в коротком ответном взмахе. Он даже
выдавил слабую улыбку, от которой снова вспыхнула боль в мышцах, сухожилиях —
даже в кости — по всей нижней части лица. Но в тот же миг, когда миссис Горячая
штучка вернулась к своему занятию, улыбка исчезла, и он торопливо пошел дальше,
вздрагивая при каждом ударе сердца.
Он попытался сосредоточиться на текущей проблеме — как найти
способ изолировать одну из этих сучек (предпочтительно самую главную сучку; в
этом случае он не рискует нарваться на кого-то, кто не располагает нужными
сведениями) и заставить ее говорить, однако его способность к осмысленным
действиям, казалось, исчезла, во всяком случае на некоторое время.
Он поднял руки к лицу и принялся массировать точки соединения
верхней и нижней челюстей. Он и раньше неоднократно доводил себя до подобного
состояния, но ни разу челюсти не болели так сильно — что же он сделал с
Тампером? В газете ничего не говорилось по этому поводу, но боль в челюстях, —
а также в зубах, да-да, именно в зубах, — доказывала, что он, пожалуй, дал себе
волю.
«Если меня поймают, неприятностей не оберешься, — сказал он
себе. — У них будут фотографии отметин, которые я на нем оставил. У них будут
анализы моей слюны и… ну… других жидкостей, которые, возможно, остались на нем.
Современная полиция использует широкий набор диковинных тестов и анализов, они
проверяют все, а я даже не знаю, чего мне опасаться».
Да, все верно, но они его не поймают. Не выйдет. Он
зарегистрировался в отеле «Уайтстоун» как мистер Элвин Додд из Нью-Хейвена, и,
если его прижмут к стенке, он даже может удостоверить свою личность
водительскими правами — фотокопией водительских прав— с его фамилией. Если
здешние полицейские позвонят тамошним полицейским, им ответят, что Норман
Дэниеле находится за тысячу миль от Среднего Запада, прогуливается по
национальному заповеднику Зион в штате Юта, наслаждаясь заслуженным отпуском.
Они даже могут сказать здешним копам, чтобы те не валяли дурака, что Норман
Дэниеле сегодня золотой мальчик во плоти. Разумеется, они не станут
пересказывать им историю Уэнди Ярроу… так ведь? Нет, скорее всего, нет. Но рано
или поздно… Однако суть в том, что «поздно» его уже не трогало. В последние дни
его волнует только «рано». Только Роуз и последующая серьезная беседа с ней. Он
скажет, что приготовил для нее подарок. Не что иное, как свою банковскую
карточку. Причем карточку никогда больше не обнаружат ни в мусорном ящике, ни в
бумажнике какого-нибудь маленького грязного педика. Он позаботится о том, чтобы
она никогда больше не потеряла и не выбросила ее. Поместит свою карточку в
надежное место. И если после… как бы выразиться поточнее… после вручения
последнего подарка его ждет темнота — что ж, возможно, это даже к лучшему.
Мысли Нормана, наткнувшись на кредитную карточку,
завертелись вокруг нее, как случалось почти всегда в последние дни, и во сне, и
наяву. Словно маленький кусочек пластика превратился в сумасшедшую зеленую реку
(Мерчентс, а не Миссисипи), а ход его рассуждений являлся впадающим в нее
притоком. Все мысли текли теперь вниз, повторяя складки местности, и постепенно
теряли индивидуальность, перемешиваясь с зеленым потоком его одержимости.
Огромной важности безответный вопрос снова поднялся на поверхность рассудка:
как она посмела? Как она посмела взять ее? То, что она сбежала, покинула мужа —
это он еще способен понять, хотя о примирении с ее бегством не может быть и
речи; бегство объяснимо, хотя он знал: она должна умереть за то, что оставила
его в полных дураках, за то, что так умело прятала предательство в своем
паршивом женском сердце. Но то, что она набралась наглости и захватила с собой
его банковскую карточку, посягнула на предмет, принадлежащий ему, как мальчик
из сказки, забравшийся по бобовому стеблю на небо и укравший золотую курицу у
спящего великана…
Не осознавая, что делает, Норман сунул указательный палец
левой руки в рот и принялся грызть его. Возникла боль — и очень сильная — но в
этот раз он не ощутил ее, погруженный с головой в водоворот мыслей. Привычка
кусать пальцы в моменты максимального напряжения зародилась в далеком детстве,
и на указательных пальцах обеих рук образовались толстые мозолистые подушечки.
Сначала омертвевшая кожа выдерживала укусы, но он продолжал представлять
банковскую карточку, и ее зеленый цвет становился все гуще и гуще, пока не
превратился в почти черный цвет еловой хвои в сумерках (даже отдаленно не
напоминающий первоначальный лимонный цвет банковской карточки), и в конце
концов каллюс прорвался, и кровь потекла по руке и губам. Он впился зубами в
палец, наслаждаясь болью, вгрызаясь в плоть, пробуя вкус собственной крови,
такой соленой и такой густой, похожей на кровь Тампера, хлынувшую после того,
как он перекусил артерию у основания…
— Мама, что этот дядя делает с рукой?
— Не обращай внимания, идем скорее. Это привело его в
чувство. Он ошалело оглянулся через плечо, как человек, пробуждающийся от
непродолжительного, но очень глубокого сна, и увидел молодую женщину с
мальчиком лет трех, наверное, которые поспешно удалялись от него — она волокла
за собой ребенка с такой скоростью, что тот едва поспевал за ней, и, когда
женщина, в свою очередь, оглянулась, Норман заметил на ее лице выражение ужаса.
Что же, черт возьми, привело ее в такое состояние? Он
опустил взгляд на свой палец и увидел на нем глубокие кровоточащие полукруглые
раны. Когда-нибудь он откусит его совсем, откусит собственный палец и
проглотит. И это будет не первый раз, когда он что-то откусывает. Откусывает и
глотает.
Впрочем, так он зайдет слишком далеко. Достав из заднего
кармана носовой платок, он перевязал им прокушенный палец. Затем поднял голову
и огляделся. С удивлением отметил, что уже вечереет — в некоторых окнах зажегся
свет. Как далеко он забрался? Где он?
Прищурившись, Норман взглянул на табличку с указанием улицы
на угловом здании у очередного перекрестка и прочел слова «ДИЭРБОРН-АВЕНЮ».
Справа находилась маленькая семейная булочная с поручнем для велосипедов у
входа. Вывеска в окне приглашала попробовать «СВЕЖИЕ, ГОРЯЧИЕ БУЛОЧКИ». В
желудке Нормана раздалось жадное урчание. Он понял, что по-настоящему
проголодался в первый раз с тех пор, как сошел с подножки автобуса «Континентал
экспресс» и перекусил холодной овсяной кашей в кафетерии автовокзала, потому
что Роуз взяла бы именно это блюдо.
Несколько булочек — это как раз то, что ему надо… но не
просто булочек. Ему захотелось свежих, горячих булочек вроде тех, какие пекла
его мать — жирная как свинья, никогда не прекращавшая кричать, но готовить она
умела, этого у нее не отнимешь. Мало кто мог с ней тягаться. Она же являлась и
главным потребителем собственных кулинарных изделий.
