— Я рада, что ты пришел, — сказала она.
10
Они медленно шагали к востоку вдоль Лейк-драйв, и сильный
теплый ветер дул им прямо в лицо. Когда он слегка обнял ее за плечи, она
благодарно улыбнулась ему. До озера оставалось еще около трех миль, но Рози
казалось, что, если он не уберет руку с ее плеча, она может идти, идти и идти
вот так вот, пока они не доберутся до самого озера. А потом пройти и через
озеро, спокойно переступая с гребня одной волны на гребень другой.
— Чему ты улыбаешься? — спросил он.
— Так просто, — ответила она. — Хочется улыбаться, вот и
улыбаюсь.
— Ты действительно рада, что я пришел?
— Да. Прошлой ночью я почти не спала. Все время думала, не
допустила ли я ошибку. Наверное, я все-таки допустила ее, но… Билл?
— Я здесь.
— Я поступила так, потому что отношусь к тебе лучше, чем к
любому другому мужчине в мире, со мной ничего похожего не происходило за всю
жизнь, к тому же все случилось так быстро… Пожалуй, я совсем сошла с ума, раз
говорю тебе об этом. Он крепче прижал ее к себе.
— Ты не сошла с ума.
— Я позвонила и приказала тебе держаться от меня подальше,
ибо происходит нечто… возможно, происходит нечто неприятное, и я не хочу, чтобы
ты пострадал из-за меня. Ни за что. И до сих пор думаю так же.
— Это все Норман, да? Как у Бейтс. Надо понимать, он
все-таки продолжает тебя разыскивать. И объявился где-то поблизости.
— Мое сердце подсказывает, что он здесь, — поправила его
Рози, осторожно подбирая слова, — и нервы с ним соглашаются, но я не уверена,
что могу доверять своему сердцу — оно столько лет прожило в страхе, — а что
касается нервов… нечего и говорить.
Она бросила взгляд на часы, затем перевела его на киоск,
продававший сосиски. Рядом на полоске травы стояло несколько скамеек, и
сидевшие на них секретарши сосредоточенно поглощали бутерброды.
— Не желаете ли угостить даму хот-догом длиной в фут с
квашеной капустой, красавчик? — спросила она. Возможная отрыжка, как следствие
подобного ленча, показалась ей вдруг самой незначительной вещью в мире. — В
последний раз я ела его в далеком детстве.
— Думаю, организуем.
— Мы можем сесть на скамеечку, и я расскажу тебе о Нормане,
как у Бейтс. А после этого ты сам решишь, согласен ли иметь со мной дело. Если
тебе больше не захочется видеть меня, я пойму…
— Рози, я никог…
— Не говори ничего. Не говори, пока я не расскажу тебе о
Нормане. И лучше поешь до того, как я начну, потому что потом ты, скорее всего,
потеряешь аппетит.
11
Минут через пять он вернулся к скамейке, на которую она
села. Он бережно нес поднос с двумя футовыми сосисками и двумя бумажными
стаканчиками с лимонадом. Она взяла сосиску и лимонад, поставила стаканчик на
скамейку рядом с собой, затем серьезно посмотрела на него.
— Полагаю, ты должен прекратить подкармливать меня. Не то я
почувствую себя, как беспризорный ребенок с плаката ЮНИСЕФ.
— Мне нравится угощать тебя, Рози, — заявил он — Ты слишком
худая.
«Да-а, Норман утверждал совсем иное», — подумала она, однако
сейчас подобное замечание вряд ли оказалось бы к месту. С другой стороны, она
не знала, какая реплика была бы уместной, и стала вдруг вспоминать глупые
диалоги персонажей идиотских телешоу вроде «Мэлроуз-плейс». В данной ситуации
ей, несомненно, пригодилось бы что-нибудь из их репертуара. «Какая я дура,
забыла привести с собой сценариста». Так и не найдя, что скачать, она, наморщив
лоб и плотно сжав губы, посмотрела на огромную сосиску и кончиком указательного
пальца стала проделывать дырочки в булочке, словно в этом состоял некий древний
предваряющий пищеварение ритуал, передаваемый в семье из поколения в поколение,
от матери к дочери.
— Ты обещала рассказать мне о Нормане, Рози.
— Да-да. Дай мне придумать только, с чего начать.
Она откусила кусочек сосиски, наслаждаясь вкусом
пощипывающей язык кислой капусты, сделала глоток лимонада. Ей пришло на ум, что
Билл, выслушав ее историю до конца, не захочет больше знать ее, не почувствует
ничего, кроме ужаса и отвращения, к женщине, которая столько лет жила с таким
чудовищем, как Норман, но волноваться из-за этого не имело смысла. Вернее, было
уже слишком поздно. Она раскрыла рот и заговорила. Совершенно неожиданно для
нее голос зазвучал уверенно, и это ее успокоило.
Рози начала рассказывать о пятнадцатилетней девочке, которой
показалось, что она необычайно красива с повязанной в волосах розовой лентой, о
том, как эта девочка однажды вечером пошла на матч двух университетских
баскетбольных команд, потому что заседание клуба «Будущие хранительницы
семейного очага», где она должна была участвовать, в последнюю минуту отменили,
и ей пришлось чем-то занять два часа, пока за ней приедет отец, чтобы забрать
из школы. Возможно, призналась она, ей просто хотелось, чтобы люди увидели,
какая она красивая с той розовой лентой, а школьная библиотека уже закрылась.
На верхних рядах трибун рядом с ней сел юноша в спортивной куртке, крепкого телосложения
широкоплечий парень, студент, которому следовало находиться там, на площадке,
среди игроков. Он бы тоже гонялся за мячом, если бы его прошлой зимой не
вышибли из команды за драку. Рози продолжала говорить, удивленно слушая, как с
губ срываются все те слова, которые, как она думала, уйдут невысказанными в
могилу вместе с ней. Правда, о теннисной ракетке она умолчала, эта часть
истории будет похоронена вместе с ней, однако больше ничего не
скрыла-рассказала, как Норман кусал ее в течение медового месяца, как она
пыталась убедить себя в том, что это любовные игры, поведала о выкидыше, при
котором ассистировал Норман, о коренном отличии между ударами в лицо и ударами
в спину.
— Поэтому мне приходится то и дело бегать на горшок, —
добавила она, нервно улыбаясь собственным рукам, — но это проходит.
Рози рассказала о том, что в первые годы брака муж часто
прижигал сигаретным окурком или зажигалкой кончики ее пальцев на руках или
ногах; смешно, конечно, но подобные пытки прекратились, когда Норман бросил курить.
Она поведала Биллу о той ночи, когда Норман вернулся с работы, молча уселся
перед телевизором, по которому показывали новости, держа поднос с нетронутым
ужином на коленях; о том, как он отставил поднос в сторону, когда ведущий
программы теленовостей Дэн Радер исчез с экрана, и принялся тыкать ее острием
карандаша, подвернувшегося под руку. Он колол ее с таким ожесточением, что на
коже оставались черные точки, похожие на родинки, но все-таки недостаточно
сильно, чтобы выступила кровь. Рози сказала, что довольно часто он причинял ей
гораздо большую боль, но никогда ей не было так страшно, как в тот раз.
Наверное, из-за его молчания. Она пыталась говорить с ним, спрашивала, что
случилось, но он не проронил ни слова — просто шел за ней, когда она пятилась
(боясь бежать; бегство стало бы зажженной спичкой, брошенной в бочку с
порохом), не обращая внимания на ее вопросы, на ее протянутые руки с
растопыренными пальцами. Он продолжал колоть ее руки, плечи, верхнюю часть
груди — в тот вечер на ней был легкий свитер с неглубоким вырезом — острием
карандаша, издавая слабые пыхтящие звуки каждый раз, когда заточенный кончик
карандаша вонзался в ее кожу. В конце концов она забилась в угол, прижала
колени к груди и обхватила руками голову, а он опустился перед ней на колени с
серьезным, почти сосредоточенным выражением лица и все колол и колол ее
карандашом, пыхтя: «Пуфф! Пуфф! Пуфф!» Рози призналась Биллу, что поняла тогда:
муж собирается убить ее, она станет единственной за всю историю человечества
женщиной, принявшей смерть от простого карандаша «Монгол» 2… а она снова и
снова напоминала себе, что ни в коем случае не должна кричать, ибо крик может
привлечь соседей, а ей не хотелось, чтобы ее обнаружили в таком виде. Не
хотелось, чтобы ее нашли еще живой. Затем, когда она почувствовала, что вот-вот
закричит, несмотря на все усилия сдержаться, Норман неожиданно оставил ее в
покое и заперся в ванной. Он пробыл там очень долго, и Рози сказала, что
собралась было убежать тогда — просто выскочить за дверь и броситься куда глаза
глядят — но на дворе стояла ночь, и муж находился дома. Если бы, выйдя из
ванной, он обнаружил, что она пропала, то погнался бы за ней, поймал и
наверняка убил, это она знала точно.
