— Он свернул бы мне шею, как цыпленку, — объяснила она
Биллу, не поднимая головы. Впрочем, она пообещала себе, что обязательно сбежит
когда-нибудь; и не просто когда-нибудь, а в следующий раз, как только он
сделает ей больно. Но после той ночи Норман очень долго не притрагивался к ней
и пальцем. Месяцев пять, наверное. А когда он все-таки возобновил
издевательства, поначалу все было не так страшно, и она успокаивала себя тем,
что если ей удалось вытерпеть уколы карандашом, то уж перенести несколько
случайных ударов совсем не сложно. Так она думала до восемьдесят пятого года,
когда все вдруг обернулось в худшую сторону. Рози рассказала, как страх
преследовал Нормана на протяжении почти всего года из-за неприятностей с Уэнди
Ярроу.
— В тот год у тебя произошел выкидыш, да? — спросил Билл.
— Да, — подтвердила она, по-прежнему разговаривая с
собственными руками. — И еще он сломал мне ребро. Или два. Сейчас я уже не
помню точно, разве не ужасно, как тебе кажется?
Он не ответил, и Рози торопливо продолжила излагать историю
своей семейной жизни. Худшими моментами, сказала она (за исключением выкидыша,
разумеется), были долгие пугающие молчаливые паузы, когда он просто смотрел на
нее и так громко дышал через нос, что становился похожим на готовящегося к
броску дикого зверя. После выкидыша ситуация немного улучшилась. Она сообщила
Биллу (обращаясь к рукам), что после этого ее рассудок начал сдавать, что
иногда, когда она садилась в любимое кресло-качалку, время ускользало от нее, а
по вечерам, накрывая стол к ужину, она вдруг вспоминала, что за день восемь или
даже девять раз становилась под душ. Обычно не включая света в ванной.
— Мне нравилось принимать душ в темноте, — призналась Рози,
не отрывая взгляда от лежащих на коленях рук. — Мне казалось, что я прячусь в
мокром шкафу.
Она закончила рассказ звонком Анны — звонком, который Анна
сделала в спешке по одной-единственной причине. Ей стала известна существенная
подробность, ни разу не всплывшая в газетных отчетах, важная деталь, которую
полицейские решили придержать, чтобы в случае необходимости иметь возможность
отсеять любые фальшивые признания в совершенном преступлении или ложные улики.
На теле Питера Слоуика при осмотре были обнаружены несколько десятков следов от
укусов, и по крайней мере одна его анатомическая часть отсутствовала. Полицейские
предполагали, что преступник захватил ее с собой… каким-то образом. Из
терапевтических сеансов Анна знала, что Рози Макклендон была замужем за
мужчиной, питавшим склонность к укусам. И первым человеком, к кому она
обратилась за помощью, после того как попала в этот город, являлся бывший муж
Анны. Возможно, здесь нет никакой связи, быстро добавила Анна. Но… с другой
стороны…
— Мужчина, питающий склонность к укусам, — тихо повторил
Билл. Он говорил так, будто обращался к самому себе. — Значит, он не настоящий
сумасшедший, а всего лишь питает склонность к укусам. Так это называется?
— Не знаю, — ответила Рози. А затем, видимо боясь, что он не
поверит ей (и подумает, будто она «сочиняет побасенки», по выражению Нормана),
она стащила с плеча фирменную розовую футболку «Тейп Энджин» и
продемонстрировала кольцо старых белых зарубцевавшихся шрамов, похожих на следы
зубов акулы. Первый подарок, оставшийся от медового месяца. Потом закатила
рукав и показала ему другой шрам. Но сама почему-то подумала не об укусе; по
странной причине шрам на руке напомнил ей о белых лицах, почти не видных за
сочной зеленой травой.
— Я долго не могла остановить кровь, — сказала она, — а
потом в рану попала инфекция, и она воспалилась. — Рози говорила тоном
человека, сообщающего не стоящие внимания сведения — что-то скучное, например,
что утром звонила бабушка или почтальон принес письмо. — Но к врачу я не
обращалась. Норман притащил домой пузырек таблеток с антибиотиками. Я пила их,
и в скором времени поправилась. Он знает самых разных людей, которые оказывают
ему всевозможные услуги. Он называет их «маленькие папочкины помощники». Если
задуматься, забавно, правда?
Как и раньше, она обращалась к своим рукам, лежащим на
коленях. Отважившись на короткий взгляд — ей хотелось увидеть реакцию на
услышанное, — она увидела нечто, потрясшее ее до глубины души.
— Что? — хрипло переспросил он. — Что ты говоришь, Рози?
— Ты плачешь? — произнесла она тихо, и теперь и в ее голосе
чувствовалась дрожь. На лице Билла появилось удивление.
— Я? Плачу? Нет. Во всяком случае, я не знаю об этом.
Она протянула руку, подушечкой среднего пальца осторожно
провела под его глазом и показала палец. Он внимательно посмотрел на него и
прикусил нижнюю губу.
— И почти ничего не съел.
На тарелочке лежала половина запеченной в тесте сосиски, из
булочки вытекла горчица. Билл бросил тарелочку с недоеденной сосиской в урну
рядом со скамейкой и посмотрел на Рози, рассеянно вытирая влагу на щеках.
Рози ощутила, как ее наполняет мрачная уверенность. Сейчас
он спросит, почему она так долго оставалась с Норманом, и, хотя она не сможет
подняться со скамейки и уйти (точно так же, как до апреля не могла покинуть дом
на Уэстморлэнд-стрит), его вопрос станет первым барьером между ними, потому что
она не в состоянии дать сколько-нибудь вразумительный ответ. Рози не знала,
почему продолжала жить с мужем, не знала: и не понимала, отчего в конце концов
одной капли крови на пододеяльнике оказалось достаточно, чтобы перевернуть всю
ее жизнь. Она лишь помнила, что во всем доме лучшим местом была душевая—
влажная, темная, полная бегущих потоков воды, и что полчаса, проведенные в
кресле Винни-Пуха, иногда пролетали быстрее пяти минут. Вопросы, начинающиеся
со слова «почему», не имеют ни малейшего смысла, когда живешь в аду. В аду
нарушена причинно-следственная связь. Женщинам на терапевтических сеансах не
требовалось объяснять это; никому и в голову не пришло спросить, почему она
продолжала жить с мужем. Они знали. Знали по собственному опыту. Рози даже
подозревала, что кто-то из них знаком с теннисной ракеткой… или даже с
чем-нибудь похлеще.
Когда же Билл, наконец, задал вопрос, он настолько отличался
от ожидаемого, что несколько секунд она просто растерянно открывала и закрывала
рот.
— Велика ли вероятность того, что именно он убил женщину,
доставлявшую ему столько неприятностей в восемьдесят пятом году? Уэнди Ярроу?
Ее потряс вопрос, но это не был шок, который ощущает
человек, столкнувшийся с чем-то немыслимым; она испытала потрясение, схожее с
тем, что чувствуешь, когда видишь лицо близкого друга в чужой, враждебной
обстановке. Вопрос, произнесенный им вслух, кружил невысказанный и потому не
сформированный в ее подсознании многие годы.
— Рози? Я спросил, как ты считаешь, возможно ли, чтобы…
— Думаю, вероятность этого… я бы сказала, очень высока.
