— Нашего ребенка, — поправила ее Рози, и на мгновение
похолодела от страха. Только безумец мог противоречить этой потерявшей рассудок
женщине.
Но в голосе Мареновой Розы в мареновом хитоне
почувствовалась скорее усмешка, чем гнев:
— Да, да, нашего ребенка, если тебе так хочется. Теперь
отправляйся. Помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть. Береги
себя, когда выйдешь из круга моей защиты.
«Как же, — сказала себе Рози. — Я не вернусь сюда, желая
вымолить у тебя исполнение очередного желания, в этом можешь не сомневаться. С
таким же успехом можно нанять в садовники Ади Амина или попросить Адольфа
Гитлера…»
Ход мысли прервался, когда она увидела, как женщина на
картине зашевелилась в кровати, натягивая одеяло на голое плечо. Это уже не
картина, а нечто большее. Окно.
— Иди, — мягко приказала ей женщина в длинном красном
одеянии. — Ты справилась с заданием. Уходи скорее, пока она не передумала; не
то у нее изменится настроение.
Рози шагнула к картине, и Мареновая Роза опять заговорила у
нее за спиной, но теперь ее голос прозвучал не чувственно и сладостно, а
громко, хрипло и убийственно:
— И помни: я плачу!
Ресницы Рози дрогнули от неожиданного крика, и она бросилась
вперед, уверенная, что свихнувшаяся женщина в мареновом хитоне забыла об
услуге, которую оказала ей Рози, и вознамерилась убить ее на месте. Она
споткнулась обо что-то (нижний край картины, может быть?) и поняла, что падает.
Ей хватило времени, чтобы почувствовать, как она переворачивается, словно
цирковой барабан жонглера, после чего осталось только ощущение мчащейся мимо ее
глаз и ушей темноты. Во тьме она расслышала невнятный зловещий звук,
отдаленный, но быстро приближающийся. Возможно, это грохот поездов в тоннелях
под Большим центральным вокзалом в Нью-Йорке, может, то были раскаты
удаляющегося грома или же ее слуха достиг топот копыт быка Эриниса. слепо
мечущегося по коридорам лабиринта с низко пригнутой к земле головой, готового
поднять на рога похитительницу.
Затем в течение некоторого времени Рози ничего не ощущала.
11
Сон ее, глубокий, бесчувственный и ничем не нарушаемый,
похожий на пребывание эмбриона в оболочке с плацентой, продолжался до семи
часов утра. Затем Биг-Бен рядом с кроватью вырвал ее из объятий Морфея своим
безжалостным звоном. Рози резко села на кровати, царапая воздух руками, словно
когтями, и выкрикивая слова, которые сама не понимала, — слова из сна, уже
забытого:
— Не заставляй меня смотреть на тебя! Не заставляй меня
смотреть на тебя! Не заставляй меня смотреть! Не заставляй!
Затем она увидела стены кремового цвета, диванчик с
претензией на солидность, на котором поместилась бы только парочка влюбленных,
тесно прижавшихся друг к другу, свет, падающий из окна, и с помощью этих примет
зацепилась за реальность, в которой так нуждалась. В кого бы она ни
превращалась во сне, куда бы ни заносила ее фантазия, сейчас она не кто иная,
как Рози Макклендон, одинокая женщина, зарабатывающая на жизнь читкой
художественных книг в студии звукозаписи. Она очень долго прожила с плохим
мужем, но потом оставила его и повстречала хорошего человека. Она живет в
комнате дома восемьсот девяносто семь по Трентон-стрит: второй этаж, в конце
коридора, прекрасный вид из окна на Брайант-парк. Ах да, еще кое-что. Она
женщина, которая больше никогда в жизни и пальцем не дотронется до запеченной в
тесте горячей сосиски в фут длиной; особенно с кислой капустой. По всей
видимости, сосиски с кислой капустой не находят общего языка с ее желудком. Она
не могла вспомнить, что ей приснилось,
(помни то, что должна помнить, забудь то, что нужно забыть)
однако знала, с чего все началось: с того, что она прошла
сквозь проклятую картину, как Алиса через зеркало.
Рози еще немного посидела на кровати, как можно плотнее
заворачиваясь в свой мир Рози Настоящей, затем протянула руку к неугомонному
будильнику, но промахнулась и свалила его на пол. Он упал, продолжая издавать
возбужденный бессмысленный сигнал.
— Найми себе в помощники калеку, за ним интересно наблюдать,
— пробормотала она.
Она свесилась с кровати, нащупывая трезвонящий на полу
будильник, в который раз очарованная собственными новыми светлыми волосами, —
чудесными прядями золотистого цвета, такими непохожими на мышиные волосы
прежней Роуз Дэниеле. Найдя будильник, она нажала большим пальцем на рычаг,
выключающий сигнал, и вдруг замерла, ибо ее сознание зарегистрировало странный
факт. Правая грудь почему-то оказалась обнаженной.
Выключив будильник, она выпрямилась, не выпуская его из
левой руки. Откинула одеяло. Нижняя часть тела оказалась такой же голой, как и
верхняя.
— Эй, куда подевалась моя ночная рубашка? — спросила она в
пустой комнате, еще никогда Рози не чувствовала себя в столь дурацкой ситуации…
впрочем, ничего удивительного: она не привыкла вечером ложиться спать в
рубашке, а просыпаться утром нагишом. Даже четырнадцать лет с Норманом не
подготовили ее к таким чудесам. Рози поставила будильник на прикроватную
тумбочку, сбросила ноги с кровати…
— Оу-у-у! — вскрикнула она, напуганная болью и тяжестью в
бедрах. Болели даже ягодицы. — Ой, ой, оу-у-у-у!
Она села на край кровати и осторожно согнула правую ногу,
затем попробовала сделать то же самое с левой. Ноги сгибались, однако при этом
возникала сильная боль, особенно в правой ноге. Словно накануне она провела
весь день в спортивном зале, переходя от одного тренажера к другому, хотя на
самом деле самое тяжелое ее вчерашнее физическое упражнение — прогулка с Биллом
от Корн-билдинга и обратно.
«Звук смахивал на грохот поездов на Большом центральном
вокзале», — подумала она неожиданно.
«Какой звук?»
На мгновение Рози едва не поймала воспоминание — во всяком
случае, что-то промелькнуло в голове — но тут же снова растерялась, не зная,
что подумать. Медленно и осторожно она встала с кровати, секунду постояла на
месте, затем направилась в ванную. Заковыляла в ванную. Правая нога болела так,
будто растянула мышцу, каждый шаг отзывался болью в почках. Черт возьми,
откуда…
Она вспомнила, что читала где-то о людях, которые иногда
«бегают» во сне. Вероятно, тем же самым занималась ночью и она сама; возможно,
ночные кошмары, которых она не помнила, оказались такими жуткими, что она
попыталась скрыться от них бегством. Рози остановилась в двери ванной и
оглянулась на постель. Измятая, но не скомканная, не разорванная, даже не
выбившаяся из-под матраса простыня, чем следовало бы ожидать, если бы она
провела по-настоящему беспокойную ночь.
Впрочем, Рози заметила кое-что, совершенно ей не
понравившееся, — нечто, мгновенно вызвавшее воспоминания о старых временах,
которые она ни за что не назвала бы добрыми: кровь. Однако следы крови не
простыне смахивали больше на отпечатки линий, нежели на пятна, остающиеся после
капель, к тому же находились они слишком далеко от подушки; значит кровь текла
не из разбитой губы или носа… разве что ее ночные метания были настолько
сильными, что она кувыркалась в кровати. Следующей мыслью было, что ее навестил
кардинал (к такому эвфемизму прибегала мать Рози — вообще-то старавшаяся не
заводить речь на эту тему — когда ей все-таки приходилось разговаривать с
дочерью о менструации), но через секунду она отбросила ее: совсем не то время
месяца.
