«Сейчас не твое время, подруга? Не полнолуние для тебя?»
— Что? — переспросила она пустую комнату. — При чем здесь
луна?
И снова что-то мелькнуло, на мгновение зацепилось за краешек
сознания и исчезло прежде, чем она успела схватиться за уплывающую мысль. Она
опустила голову, осматривая себя, и нашла ключ к разгадке по крайней мере одной
тайны. В верхней части правого бедра она увидела царапину — судя по виду,
довольно глубокую. Очевидно, отсюда и появилась кровь на простыне.
«Как я умудрилась расцарапать себя во сне? Неужели?..»
В этот раз возникшая в голове мысль задержалась чуть дольше,
вероятно потому, что это была и не мысль, собственно, а образ. Она увидела
обнаженную женщину — себя саму, — осторожно пробирающуюся по тропинке, по обеим
сторонам которой рос колючий кустарник. Включив душ и протягивая руку, чтобы
проверить температуру воды, Рози поймала себя на том, что размышляет над
проблемой: могут ли на теле человека произвольно, сами собой возникать раны и
кровотечения во время сна, если сон достаточно ярок? Броде как у религиозных
фанатиков, которые усилием воли заставляют кровоточить свои ладони и ступни.
«Стигматы? Не хочешь ли ты сказать, что в довершение ко
всему у тебя открылись стигматы?»
«Ничего я не хочу сказать, — сердито ответила она на свой
вопрос, — потому что я ничего не соображаю». Все верно. Пожалуй, она еще могла
бы поверить — с огромным трудом, правда, — что царапина способна
самопроизвольно появиться на теле спящего человека в том месте, где ему
приснилась царапина. В конце концов, это только лишь царапина, и ее
возникновение, пусть с большой натяжкой, все-таки объяснимо. Что совершенно
непонятно, так это исчезновение ночной рубашки. Не могла же она раствориться
только потому, что ей приснилось, будто она голая?
(«Снимай свою одежку»)
(«Я не могу! Под рубашкой больше ничего нет!»)
(«3амолчи и делай, что сказано…»)
Призрачные голоса. В одном она угадала собственный, но кому
принадлежит другой?
Впрочем, какая разница? Да никакой. Она просто разделась во
сне, вот и все, или сняла во время короткого пробуждения, которое она теперь
помнит не лучше, чем странный сон, где она бежала в темноте по лабиринту или
переправлялась через черный ручей по белым камням. Она сняла ночную рубашку, и
позже та обнаружится где-нибудь, скомканная, под кроватью или под подушкой.
— Ну конечно. Если только я не съела ее и не выбро…
Она убрала из-под струи воды руку и с озадаченным
любопытством посмотрела на нее. Кончики пальцев были в красновато-пурпурных
пятнах, более яркие следы того вещества, которое испачкало пальцы, оставались
под ногтями. Она медленно поднесла руку к лицу, и внутренний голос — в этот раз
явно не принадлежавший миссис Практичность-Благоразумие, которую она легко
узнавала бы, — окликнул ее с заметной тревогой: «Не вздумай попробовать вкус
плодов, не подноси ко рту даже пальца той руки, которая прикоснется к семенам!»
— Каким семенам? — испуганно спросила Рози. Она понюхала
пальцы и ощутила слабый, едва уловимый аромат, напомнивший ей о печеных
булочках и сладкой сахарной патоке. — Какие семена? Что случилось прошлой
ночью? Это про…
Усилием воли заставила себя замолчать. Она знала, что
собирается спросить, но не хотела, чтобы вопрос прозвучал вслух и повис в
воздухе: «Это происходит до сих пор?»
Она забралась под душ, отрегулировала воду до самой горячей,
какую выдерживало тело, затем схватилась за мыло. С особенной тщательностью
принялась оттирать руки, стараясь удалить даже мельчайшие следы мареновых пятен
с пальцев и из-под ногтей. Затем принялась мыть голову, напевая. Курт предложил
ей в качестве вокальных упражнений исполнять детские песенки в разных
тональностях и голосовых регистрах, и именно этим она и занялась, стараясь не
повышать голоса, чтобы не потревожить соседей. Когда спустя пять минут Рози
вышла из душа и взяла полотенце, ее тело приобрело вид обычной человеческой
плоти, утратило прежнее сходство с неуклюжим сооружением из колючей проволоки и
битого стекла. Да и голос восстановился почти до нормального.
Рози начала было натягивать джинсы и футболку, затем
вспомнила, что Робби Леффертс пригласил ее на ленч, и переоделась в новую юбку.
Потом уселась перед зеркалом, чтобы заплести волосы в косу. Работа продвигалась
медленно, потому что болели и спина, и руки, и плечи. Горячая вода улучшила
положение, но не исправила его окончательно.
«Да, для своего возраста это был довольно крупный ребенок»,
— подумала она мимоходом, настолько увлеченная процессом придания своим волосам
правильной формы, что ее мозг не отреагировал на мысль. Но потом, когда уже
приближалась к концу, глянула в зеркало и увидела нечто, от чего ее глаза
мгновенно округлились. Все остальные мелкие несоответствия утра мгновенно
улетучились из сознания.
— О Боже! — произнесла она слабым сдавленным голосом.
Поднявшись, пересекла комнату, с трудом переставляя бесчувственные, как
протезы, ноги.
Во многих отношениях изображение на полотне оставалось таким
же. Светловолосая женщина с косой, свисающей вдоль спины, по-прежнему стояла на
вершине холма, но теперь ее поднятая левая рука действительно заслоняла глаза
от солнца, потому что нависавшие над холмом грозовые тучи исчезли. Небо над
головой женщины в коротком одеянии приобрело выцветший голубоватый оттенок, как
после дождя в душный июльский день. Вверху кружило несколько темных птиц,
которых раньше не было, но Рози не обратила на них внимания.
«Небо голубое, потому что ливень закончился, — решила она. —
Он прошел, пока я находилось… ну… пока я находилась в другом месте».
Все ее воспоминания о том — другом — месте сводились к двум
ощущениям: там было темно и страшно. Этого оказалось достаточно; она не желала
вспоминать еще что-то и подумала, что, наверное, ей совсем не хочется делать
для картины новую раму. Она поняла, что передумала, что завтра не станет
показывать картину Биллу, даже не обмолвится о ней ни единым словом. Будет
плохо, если он заметит, что мрачное предгрозовое небо превратилось в
подсвеченный ленивыми лучами солнца голубой небосклон, да, но еще хуже, если он
совсем не обнаружит перемен. Тогда останется только одно объяснение: она сошла
с ума.
«И вообще, я теперь совсем не уверена, что мне нужна эта
картина. Она меня пугает. Хочешь услышать веселенькое предположение? Мне
кажется, в ней живут привидения».
Рози подняла холст без рамы, неловко держа его за края
ладонями и не давая сознательной части разума пробиться к мысли,
(осторожнее, Рози, не упади в нее)
заставившей ее обращаться с картиной с такой осторожностью.
Справа от выходящей в коридор двери располагался небольшой встроенный шкаф,
пустой до сих пор, если не считать пары туфель без каблуков, которые были на
ней, когда убежала от Нормана, и нового дешевого синтетического свитера. Чтобы
открыть дверь шкафа, ей пришлось опустить картину на пол (разумеется, она
запросто могла бы зажать ее под мышкой, освободив другую руку, но почему-то ей
не захотелось прижимать картину к себе). Открыв дверцу шкафа, Рози снова
подняла картину и какое-то время смотрела на нее не мигая. Солнце. Эта новая
деталь, которой прежде не было… И большие черные птицы в небе над храмом, их
тоже, вероятно, не было, но не произошли ли в картине еще какие-то изменения?
Ей казалось, что произошли, и она неожиданно подумала, что не может обнаружить
их, потому что дело не в новых деталях, а в исчезновении старых. Чего-то не
хватало. Чего-то…
