импульсивного порыва? Кто помог ей (за вычетом, разумеется,
почившего в бозе Питера Слоуика и кавалькады шлюх на Дарэм-авеню)? Чем она
занималась с того момента, когда нога ее ступила на брусчатку этого милого
славного городка, раскинувшегося у прелестного озера? Работала официанткой в
какой-нибудь вшивой забегаловке? Вытряхивала пыль и вонь из простыней в
клоповнике вроде этого? Вряд ли. Слишком ленива для физической работы —
достаточно вспомнить царивший в их доме беспорядок, а для другой работы у нее просто
нет ни умения, ни навыков. Для тех, кто прячет титьки под бюстгальтером,
остается только одна дорожка. Значит, сейчас торгует собой на каком-нибудь
воняющем мочой перекрестке. Ну конечно, где же еще? Бог видит, даже в
проститутки она не годится, трахаться с ней так же приятно, как со скамейкой в
парке, но иногда мужчины готовы платить за бабу, несмотря на то, что она только
и умеет, что подставлять свою дыру и пускать слюни после того, как рандеву
окончено. Так что можно не сомневаться, она где-то там, зарабатывает на жизнь
единственным доступным способом.
Впрочем, он и это выяснит. Расспросит обо всем. А когда
получит все до единого ответы, все ответы, которые когда-либо стремился
получить от шлюх вроде Роуз, то захлестнет ремень на шее, чтобы она не смогла
кричать, и начнет кусать… кусать… кусать… Рот и челюсти все еще болели после
того, что он сделал с Тампером, — удивительным городским еврейчиком, ну да это
его не остановит, даже не поколеблет. На дне дорожной сумки осталось три
упаковки перкодана, и он примет несколько таблеток, прежде чем приняться за
свою заблудшую овечку, его маленькую милую бродячую Роуз. Что касается
последствий, когда все закончится, когда перкодан перестанет действовать…
Но дальнейшего он не представлял, да и не хотел знать, что
будет потом. Его не покидало предчувствие, что «потом» просто не будет, что
впереди ждет один только мрак. Но и это не страшно. Может, большая порция
кромешной тьмы — лучшее из того, что могут посоветовать доктора.
Он лежал на постели, пил лучшее в мире виски, сжигал одну
сигарету за другой, наблюдая, как дым поднимается к потолку шелковистыми
клубами и окрашивается в голубой цвет, попадая в полоску мягкого белого света
из ванной комнаты, и занимался блеснением, пытаясь поймать ее на крючок. Он раз
за разом забрасывал блесну, но крючок не цеплял ничего, кроме пустой воды.
Абсолютно ничего, и бесплодность всех попыток сводила с ума. Словно его жену
похитили космические пришельцы, как будто она скрылась от него в дебрях иного
мира. В какой-то момент он, к тому времени изрядно опьяневший, положил на
ладонь горящую сигарету и сжал пальцы в кулак, представляя, что сдавливает ее
руку, а не свою, воображая, что огонек прожигает ее ладонь. И когда боль от
ожога впилась в кожу, когда строки дыма выползли между пальцев, прошептал:
— Где ты, Роуз? Где ты от меня прячешься, проклятая воровка?
Вскоре после этого Норман провалился в сон. Проснувшись в
пятницу, чувствовал себя совершенно не отдохнувшим; голова раскалывалась от
похмелья, к тому же испытывал непонятный страх. Всю ночь его преследовали
странные сны. В них он не спал, а лежал с открытыми глазами на той же самой
постели в номере отеля «Уайтстоун», и мягкий свет из ванной по-прежнему
безуспешно пытался бороться с густой темнотой в прокуренной комнате, и
сигаретный дым все так же плавал над ним сизовато-голубыми слоями. Только во
сне представились картинки, точно на киноэкране за стеной густого дыма. В дыму
он видел Роуз.
«Ах, вот ты где?» — подумал он, наблюдая за тем, как она
идет по тропинке через полный мертвых растений огород под свирепствующим
ливнем. По непонятной причине она была голой, и он ощутил внезапный прилив
похоти. Вот уже лет восемь ничего, кроме усталости и отвращения, при виде ее
наготы он не чувствовал, но теперь она выглядела совершенно по-иному. И очень
привлекательно, если говорить откровенно.
«Похоже, сбросила вес, — решил он во сне, — но дело не в
этом… во всяком случае, не только в этом. Может, дело в походке, в манере
двигаться? Что за черт?»
Затем до него дошло: она выглядела так, словно с головой
ушла в акт грубого, ненасытного совокупления и отнюдь не собиралась его скоро
заканчивать. Даже если бы у него возникли хоть крошечные сомнения в
правильности собственной оценки, — если бы спросил мысленно: «Что такое, Роуз?
Ты, наверное, разыгрываешь меня!» — одного взгляда на ее волосы хватило бы,
чтобы полностью развеять сомнения. Она перекрасила их в шлюховатый желтый цвет,
словно вообразила себя Шарон Стоун или Мадонной.
Норман увидел, как его «дымная» Роуз вышла из странной мертвой
рощи и приблизилась к ручью с такой темной водой, что напоминала чернила.
Перешла ручей по камням, расставив руки в стороны для равновесия, и он заметил,
что в одной руке она сжимает какой-то мокрый комок. Норману показалось, что эта
тряпка похожа на ночную рубашку, и он подумал: «Какого черта ты не наденешь ее,
дура набитая? Или ждешь, что твой приятель вдруг появится, чтобы пощекотать
тебе вагину? Хотел бы я увидеть это зрелище. Очень хотел бы. Учти, если я
застигну тебя в компании какого-нибудь сопляка, то когда копы найдут его труп,
из задницы рождественской свечкой будет торчать его же член».
Однако никто не появился — по крайней мере, во сне. Роуз над
его постелью — призрачная Роуз — прошла по тропинке через рощу, деревья
казались мертвыми, как… гм, как Питер Слоуик. В конце концов она достигла
поляны, в центре которой стояло, похоже, живое дерево. Она опустилась на
колени, собрала горсть семян и завернула их в тряпку, смахивавшую на еще один
кусок ночной рубашки. Затем встала, подошла к непонятному строению, похожему на
вход в метро, где начиналась ведущая неизвестно куда лестница (в сновидениях
невозможно угадать, какая новая глупость последует за предыдущей), и скрылась
под землей. Ожидая, пока она вернется, вдруг почувствовал чье-то присутствие за
спиной — холодное и леденящее, как поток воздуха из открытой дверцы морозильной
камеры. За годы работы в полиции ему приходилось иметь дело с весьма одиозными
личностями — из всех, с кем довелось столкнуться им с Харли Биссингтоном,
самыми страшными были наркоманы, пристрастившиеся к РСР, — и через некоторое
время у него развилось некое «шестое чувство», позволявшее безошибочно уловить
их близость. Такое же ощущение охватило его и сейчас. Кто-то находился у него
за спиной, и он ни на мгновение не усомнился в том, что этот кто-то чрезвычайно
опасен.
— Я плачу, — прошептал женский голос. Прозвучал он мягко и
чувственно, и тем не менее по коже пробежали мурашки. Голос даже отдаленно не
напоминал голос разумного существа.
«Заткни пасть, сучка, — ответил во сне Норман. — Платишь?
Только попробуй, изуродую тебя так, что не узнаешь себя в зеркале!»
Она закричала — крик, казалось, проник прямиком в мозг,
минуя уши, и он почувствовал, что она бросилась к нему с вытянутыми руками,
Норман сделал глубокий вдох и дунул вверх, разгоняя дым. Женщина исчезла. Затем
явственно пришло почти физическою облегчение. Некоторое время после этого не
было ничего, кроме темноты, в которой он плавал мирно и спокойно, недостижимый
для страхов и страстей, одолевавших его в минуты бодрствования.
