Неофициальный обмен идеями в обществе был достаточно ярким и живым. Например, Шейла Фицпатрик заключила: «Мы в конце концов нашли публику, хотя и не западного „буржуазного“ типа, и эта публика имела свое мнение, даже если это мнение обсуждалось не в кофейне, а за бутылкой водки, которая делилась на троих между незнакомцами на лестничной клетке». Сара Дэвис признала «исключительно эффективной неофициальную сеть информации и идей» в Советском Союзе и насыщенные альтернативные дискурсы, например, религиозный или националистический
[239]. В то время как государство контролировало все каналы общественных коммуникаций, альтернативные сети продолжали функционировать.
Подвергая сомнению идею Ханны Арендт о социальной атомизации в тоталитарных режимах, Шейла Фицпатрик обнаружила новые социальные связи вместо ослабленных или разрушенных правительством, таких как родственные, классовые или социальные. Среди стигматизированных групп в условиях изоляции укреплялись связи на рабочем месте, неформальные сети взаимных услуг (блат) и кланов «патронов и клиентов», среди заключенных сплачивались сообщества «политических». Эти горизонтальные связи помогали советским гражданам выжить. Свидетельства новых связей подтверждают аргумент о том, что потребность человека в сотрудничестве породила автономные от государства коммуникационные сети даже при репрессивной диктатуре
[240].
Низовые публичные пространства давали отдушину для независимого выражения мнений и очерчивали пределы государственного контроля и его усилий по полной индоктринации населения. Острова обособленности (интеллигенции или верующих) или «скрытые транскрипты» слухов связывали группы в дискурсивные сообщества, которые в условиях диктатуры были раздробленными и периферийными, не имели политического влияния и не содействовали консолидации общества в целом. Вместо этого они теплились как ростки публичной сферы, находя все-таки выражение в общенациональном обсуждении конституции как автономные, а иногда и либеральные голоса в инсценированной суррогатной публичной сфере. Развитие публичной сферы набирало обороты после десталинизации в 1950–1960-е годы, а затем, в 1970-е годы, становясь более интернационализированным
[241]. Однако Фицпатрик и Коткин считают, что не общественное мнение и стремление к свободе сыграли решающую роль в революциях 1989–1991 годов, а скорее политические решения руководства
[242].
Глава 7
Цели всенародного обсуждения Конституции
В сентябре 1935 года в письме Молотову Сталин предложил ввести референдум.
Насчет конституции я думаю, что ее ни в коем случае не следует смешивать с парт. программой. В ней должно быть то, что уже достигнуто. В программе же кроме того – и то, чего добиваемся. …Конституция должна состоять из (приблизительно) семи разделов… 6. права и обязанности граждан (гражданские свободы, свобода союзов и обществ, церковь и т.п.) 7. Избирательная система. <…> Я думаю, что нужно ввести референдум
[243].
Формулировка последнего пункта подразумевала введение референдума как общей практики, а не как отдельного референдума по конституции. Это предложение было реализовано в статье 49: «Президиум ЦИК проводит опрос населения (референдум) (так в оригинале. – О. В.) по собственной инициативе или по требованию одной из союзных республик». В статье используется термин «опрос», который не обязательно подразумевает голосование, в отличие от определения референдума в оксфордском словаре: «всеобщее голосование электората по одному политическому вопросу». Обсуждение конституции 1936 года не предполагало голосования, и первый всесоюзный референдум состоялся в СССР только в марте 1991 года. Тем не менее, такие кампании народного обсуждения без голосования имели место и ранее, например, в 1927 году, когда «Крестьянская газета» пригласила своих читателей оценить на «Всесоюзном форуме» результаты строительства социализма
[244], и в 1936 году, когда обсуждался закон об абортах.
Почему так много усилий было направлено на мобилизацию общественного мнения вокруг конституции?
Официальный дискурс и советская историография провозгласили целями дискуссии «развитие советской демократии, коммунистическое воспитание масс и политическое участие для борьбы со всеми недостатками и неэффективной бюрократией». Всеобщее участие в государственном управлении рассматривалось как черта коммунизма, согласно «Азбуке коммунизма» Н. Бухарина и Е. Преображенского (1920). Современная историография переводит это на язык социальных наук и концептуализирует цели дальше: от формирования общественного мнения, социализации и просвещения до стратегии мобилизации для привития сталинских ценностей в обществе
[245].
1. Одной из целей кампании был мониторинг общественных настроений
[246]. Власти всегда прикладывали немало усилий для отслеживания общественного мнения: с 1918 года они получали регулярные отчеты о политических настроениях от органов безопасности, партийных организаций, комсомола и военных, а также меморандумы о вскрытой частной корреспонденции. Многочисленные рекомендации и комментарии в ходе кампании тщательно собирались и регистрировались, но не для включения в законодательство или реализации на практике: только 20 рекомендаций нашли свое отражение в конституции, а тысячи других были оставлены без внимания (см. главу 12). Целью данного мониторинга был тест на советскость (см. п. 3 ниже).
