Особым событием, призванным объединить народ и связать его с лидером, стала прямая радиотрансляция выступления Сталина на VIII съезде Советов 25 ноября 1936 года, в которой он подвел итоги дискуссии. Все население собралось вокруг радиоприемников: на заводах, в учреждениях, школах и воинских частях, даже посреди ночи во Владивостоке – до 25 миллионов человек. В связи с этим событием многие села наконец-то получили радиосвязь. Все дневники отметили этот эмоциональный момент «прямого» контакта со Сталиным (см. главу 12). Принудительная непрерывная трансляция на улицах, в общежитиях и гостиницах, объединяла людей общим саундтреком и, по словам Устрялова, «превратила всех нас в граждан мира»
[264].
Тем не менее, несмотря на риторику единства и стремление к тотальности, в документах референдума мы увидим напряженный, агрессивный и конфронтационный характер отношений в советском обществе, явный как в народном дискурсе, так и в официальной практике устранения критиков. Эта кампания была интеграционной по своему замыслу, но конфронтационной на практике. Аржиловский признал: «Нет, товарищи, трещину великую в русской земле никакой конституцией не замажешь, и власти из рук завоеватели не выпустят»
[265]. Вскоре после того, как Аржиловский присоединился к празднованию, он все-таки выразил недоверие к конституции – несмотря на формальное предоставление избирательных прав, «бывшие люди все еще находятся под подозрением», и он мудро решил воздержаться от критики бюрократов, к которой его призывали, ведь «все будет истолковано в дурную сторону, во всем увидят стремление опорочить партию, окрестят вылазкой классового врага»:
Хочется профельетонить всех этих милых друзей, разжиревших у народного богатства; но… горьким опытом научен я, что все эти разоблачения кончаются печально для публициста.
Чтобы от нас, бывших людей, ни исходило, все будет не так, – во всем будут видеть желание опорочить невинных коммунистов. Они строят бесклассовое общество не в широком смысле слова, а просто очки втирают. <…> Нас никогда не уравняют и не поверят, что мы все забыли, все простили. Мы прокляты до смерти
[266].
Необходимость интеграции, продиктованная коммунистическим идеалом, была также условием выживания большевистского режима в условиях глубокого раскола нации. Стремясь установить равновесие социальных сил и расширить социальную базу режима, конституция отказалась от принципа классовой борьбы и провозгласила «власть всех трудящихся». Конституция утверждала, что классовое и национальное неравенство было преодолено и заменено новой общностью – советским народом. Заменив слова «депутаты рабочих и крестьян» словами «депутаты трудящихся», закон воплотил это новое видение общества. Кроме того, декларация уже построенного фундамента социализма представляла прежние обещания уже выполненными, чтобы убедить население терпеливо ждать прихода следующего этапа – светлого коммунистического будущего. Заявление конституции о единстве народа принадлежало советской системе символов с ее мифами Октябрьской революции, гражданской войны, фигурами Ленина и Сталина, а затем и победы в войне.
Со своими мобилизационными, интеграционными, мониторинговыми и воспитательными функциями кампания лета и осени 1936 года принадлежала к практике социальной инженерии – «приручению» общества путем внедрения моделей мышления и поведения.
Часть II
Bосприятие Конституции населением
Глава 8
Повседневная экономика в 1936 году
Чтобы понять реакцию населения на конституцию и то, что переживали рабочие и крестьяне во время кампании по ее обсуждению, давайте рассмотрим экономический контекст повседневной жизни и особенно настроения крестьян.
Исторические описания экономики 1936 года посвящены преимущественно макропроцессам, которые после перенапряжения первого пятилетнего плана демонстрируют положительный рост. Однако на низовом уровне экономическая ситуация выглядит не столь оптимистичной. После хорошего урожая 1933 года, когда голод отступил, относительное экономическое улучшение позволило 1 октября 1935 года положить конец нормированию мяса, рыбы, сахара, картофеля и жиров, а 1 января 1936 года – промышленных товаров. Наум Ясный назвал период 1934–1936 годов «тремя хорошими годами». Олег Хлевнюк писал, что в 1934 году Сталин инициировал переход от «левых» крайностей распределения по карточкам как нормы к акценту на торговлю, денежную экономику
[267] и материальное стимулирование труда.
Экономический и политический ландшафт 1936 года характеризуется учеными как противоречивый и непоследовательный. Для жителей села он выглядел совсем иначе, чем для рабочих и горожан, для москвичей повседневная жизнь была не такой тяжелой, как для жителей небольшого уральского городка, где жил Андрей Аржиловский. Эти группы населения по-разному смотрели на экономику, зачастую из-за разных государственных норм снабжения. К тому же первое полугодие было легче, чем второе. Государственная статистика была более оптимистичной, чем разговоры в продовольственных очередях. Министерство иностранных дел Великобритании, используя скудные источники, которыми располагали дипломаты, проживающие в Москве, сообщало об экономике в 1936 году: «Материальные [условия] среднего рабочего на 30 процентов хуже, чем в 1913 году… Недостаток жилья неописуем – намного хуже, чем в 1913 году»
[268].
Огромный рост промышленного производства в 1936 году сопровождался ростом производства потребительских товаров с 18 процентов в 1935 году до 27,2 процента от общего объема инвестиций в промышленность, превысив годовой план на 5,8 процентов. В отраслях, обеспечивающих одеждой и обувью население, прирост в натуральном выражении составил 23,9 процента по хлопковому текстилю и 37,3 процента по кожаной обуви. В пищевой промышленности особенно быстро росло производство мясопродуктов
[269]. Однако нехватка потребительских товаров была настолько острой, что люди не заметили этого роста: Галина Штанге, проживавшая в Москве, городе с лучшим в стране снабжением, в 1937 году по-прежнему жаловалась на нехватку одежды и обуви
[270].
В последнем квартале 1936 года темпы роста замедлились. Помимо глобального экономического кризиса, нереалистичного планирования и дезорганизации промышленности из-за репрессий и стахановского движения, существенной причиной замедления темпов экономического роста стала перегруженность экономики военными расходами. В 1936 году Советский Союз потратил 16 процентов своего бюджета на оборону, что было значительно больше, чем 11 процентов в предыдущем году.Численность вооруженных сил возросла с примерно одного миллиона человек в 1935 году до 1 300 тысяч человек в 1936 году и до 1 700 тысяч человек в 1937 году и Красная армия стала самой многочисленной в мире
[271]. Сравнивая военный и потребительский секторы, Р. В. Дэвис показал, что в 1936 году производство вооружений выросло более чем вдвое по сравнению с 1932 г., а производство потребительских товаров – всего на 27,2 процента
[272]. В 1936–1940 годах рост военных расходов серьезно перегрузил и без того перенапряженную экономику и привел к росту проблем со снабжением промышленности и сельского хозяйства. Культурные факторы также повлияли на то, как люди реагировали на экономические трудности: поскольку руководство ожидало чудодейственного социалистического роста, и лидеры, и население обычно объясняли трудности заговорами и преднамеренным вредительством врагов, а не объективными экономическими причинами
[273]. Соответственно этому были и принимаемые меры.
