Крупнейшим бедствием года стал массовый неурожай – наихудший с 1932 года. Вести о засухе уже начали просачиваться, но несмотря на это летом 1936 года на встрече с комбайнерами Сталин, вдохновленный хорошим урожаем 1935 года, поставил цель увеличить урожайность зерна на 50 процентов в ближайшие три-четыре года. Это были благие пожелания. Из-за засухи урожай зерновых, по различным оценкам, упал на 18–25 процентов и составил около 56 миллионов тонн
[274]. Это сопровождалось забоем скота и эпидемией тифа в Смоленской, Брянской и Калининской областях
[275]. Длинные очереди – неизбежное отражение дефицита – образовались в городах отчасти из-за того, что жители деревень и плохо снабжаемых малых городов хлынули в крупные города и промышленные центры с лучшим снабжением, чтобы закупить хлеб. Трудной зимой 1936–1937 годов Аржиловский постоянно отмечает в дневнике очереди за продуктами, саркастически вспоминая знаменитый сталинский девиз «Жить стало лучше, товарищи»:
В очередях стоят по шесть – восемь часов и говорят о том, что будет война.
…[Я] все-таки наголодался и голодаю…
…Опять волынка с хлебом, огромные очереди, давка.
Гудит хриплый гудок нашего завода, счастливая жизнь страны начинается. В очередях за хлебом и горохом сегодня особенно приятно.
…К 6 [часам] сходил занял очередь за хлебом. Там уже стоят счастливые люди нашей страны, привыкают к социализму.
…И стоят за хлебом в длинных очередях, постукивая озябшими ногами. Вот так идет житуха – в нашей счастливой стране, где так вольно и совершенно бесплатно дышит человек.
В очереди женщина говорила, что в деревне мрут колхозники…
Хлебная лихорадка в городе не прекращается, трудновато существовать, но люди привыкли. Очереди занимают с 2 часов ночи.
В очереди у завода была драка с кровопролитием, и приезжала пара милиционеров. Не могут люди осознать своего счастливого бытия!
…Ну, а пока что мы пользуемся завоеванными благами революции и собираемся идти в очередь за горохом, который государство продает 1 р. 30 коп. за килограмм, т. е. минимум дороже «кулацких» цен в 20 раз. Это на двадцатом году замечательной нашей революции! И надо полагать, что горох будет вкусным
[276].
В июле сводки НКВД сообщали правительству о неурожае и нехватке продовольствия на многих европейских территориях: на Волге, в Башкирской и Татарской автономных республиках, в Оренбургской, Челябинской, Воронежской областях, в Саратове, Иванове, Курске, Горьком, Сталинграде
[277]. В декабре 1936 года НКВД зарегистрировал случаи голода в Саратовской области, а в феврале 1937 года – в Саратовской области и Республике немцев Поволжья. В некоторых местах был отмечен каннибализм
[278]. М. Калинин получал письма из села: «В Курской и Воронежской областях царит голод и полная нищета. Очень многие жители остаются без хлеба в течение нескольких дней. Вместо хлеба они едят разные растения. Люди бродят как дикие звери, ищут кусок хлеба»
[279]. Советская пресса держала голод в тайне и пыталась изобразить положительную картину, а советские чиновники, тот же Калинин и заместитель комиссара сельского хозяйства РСФСР Н. Лисицын, заверяли общественность, что урожай хороший. Любые «обывательские» разговоры о неурожае могли привести к аресту и обвинениям в контрреволюционной пропаганде. Это произошло с гражданами Хроловым и Ворожцовым, арестованными за беседы в санатории в августе 1936 года. Они обсуждали «продовольственные трудности» в некоторых регионах и жестокие методы закупок зерна:
Ворожцов говорил… у них в Горьковской области очень туго с хлебом у них на районе, что крестьяне приходят в город ночью, становятся в очередь… Был случай такой. Приходят из сельсовета к крестьянину в избу, а он в это время сушит на протвине крупу. И тут же с протвиня снимают крупу [и конфискуют]
[280].
По оценкам Р. В. Дэвиса, урожай 1936 года был почти наверняка таким же низким, как и в 1932 году
[281], но на этот раз правительство проводило совершенно иную политику, которая предотвратила рост смертности от голода
[282]. Новое понимание социальных условий в сельской местности повлияло на отношение государства к проблеме неурожая. В 1932 году правительство рассматривало крестьян как классовых врагов и саботажников коллективизации и оставило их голодать без помощи. Теперь же правительство рассматривало деревню как успешно коллективизированную, врагов полагала уничтоженными, и поэтому не наказывало крестьян за «саботаж» поставок. Напротив, в 1936 году правительство сократило государственные обязательства колхозников по поставкам на 44 процента и направило в пострадавшие районы продовольственную помощь и семена, – они поступили на места зимой
[283]. Как отметила Е. Осокина, ни в одном из отчетов партии и НКВД 1936 года не содержалось обвинений крестьян в саботаже. Большая часть голодных смертей приходилась на единоличных крестьян, а не на колхозников, получавших помощь
[284]. «Уже в июле и августе 1936 года смертность была на 50–60 процентов выше, чем в те же месяцы 1935 года, причем в сельской местности этот рост был выше, чем в городах»
[285].
