На это раз правительство справилось с неурожаем намного лучше, чем в 1932–1933 годах. Уже в августе оно сократила экспорт зерна и кормов и полностью остановила его к февралю 1937 года, сократив экспорт зерна с 1517 тыс. тонн в 1935 году до 321 тыс. тонн. Резервы зерна, накопленные в изобильном 1935 году, позволили обеспечить продовольственную помощь колхозам и дополнительные поставки хлеба и муки в города в четвертом квартале, но ситуация «оставалась тяжелой в течение первой половины 1937 года» до следующего очень богатого урожая
[286]. Кроме того, домохозяйства не были так уязвимы, как в 1932 году, поскольку в 1934–1936 годах приусадебные участки поддерживали крестьян и колхозные рынки развивались. В результате голод не был таким катастрофическим, как в 1932–1933 годах: но несколько тысяч человек умерли от голода. Тем не менее, очереди в городах, нехватка всего, голод в деревне создали неблагоприятные условия для прославления достижений и празднования социализма. Недовольные люди обобщили: «Что это за социализм построен? Чтобы получить хлеб, доходит до драки [в очередях]. Мы стоим в очередях часами: когда же работать?»
[287]
После либерализации торговли в предыдущем году, 20 января 1936 года правительство разрешило сельскому населению районов, уже выполнивших поставки урожая государству, торговать хлебом на рынках. Этим летом ответственность за поддержание колхозных рынков была возложена на местные советы, что свидетельствовало о возрождении торговли. Однако эта либерализация, как результат хорошего урожая, продолжалась недолго. После решения Пленума Центрального комитета в июне 1936 года циркуляр НКВД от 20 июня запретил коллективным хозяйствам и отдельным лицам торговать хлебом, зерном и мукой на колхозных рынках
[288]. Как и ожидали скептические крестьяне, свободная торговля хлебом была приостановлена в августе-сентябре 1936 года, когда правительство узнало о неурожае.
Нехватка продовольствия и промышленных потребительских товаров носила хронический характер, что приводило к очередям и спекуляции. Правительство боролось с этой постоянной проблемой путем организации комиссий, повышения цен и применения репрессий. 19 июля Политбюро издало указ о выделении большего количества текстиля и обуви для четырех крупных городов европейской части СССР, повысив цены на 25–30 процентов, и параллельно с этим потребовало арестовать и выслать до 5 тысяч спекулянтов. «К началу сентября 4003 человека были осуждены тройками НКВД в этих городах, а в 25 регионах судами было осуждено еще 1635 человек»
[289]. 19 сентября инженер из Москвы писал Молотову, что в поисках детской обуви он за один день посетил 40 магазинов и, наконец, нашел пару за 48 рублей – почти треть среднемесячной зарплаты:
В беседе [интервью] с Шастенэ Вы сообщили громогласно на весь СССР и весь мир, что в течение ближайших 2-х лет цены будут снижены, а через несколько месяцев цена на обувь, мануфактуру и другое повышены. Ой, как это нехорошо получилось. Ведь все это тянется уже более 10 лет, до каких пор? …Зачем озлоблять народ? …Поднимается возмущение… С Вас ответственности не снимается
[290].
Тактика сельского населения в преддверии голода была вполне естественной – бегство из колхозов и отказ от работы. Документы рисуют отчаянную ситуацию. В некоторых регионах резко возрос массовый отказ от работы на колхозных полях – до 40 процентов в августе в Сталинградской области; в июле – 55 процентов в колхозе Дубрава Воронежской области; в декабре – 90–95 процентов в этой области. Проблема мотивации к работе на полях была корневой для колхозной системы, но теперь уклонение от полевой работы переросло в забастовку. В колхозе «Красный Строитель» Воронежской области работницы избили председателя колхоза, заставлявшего их работать. Причина: отсутствие оплаты за трудодни – ни деньгами, ни натурой
[291]. Люди вспоминали прошлый год: «С хорошим урожаем мы получили только один килограмм за трудодень; в этом году мы не получим даже этого». В колхозе «Сталинец» Саратовского края бригадир Арефьев, 70 лет, говорил: «Я не буду заставлять членов своей бригады работать без [оплаты] хлеба. Хватит их обманывать. Шесть лет обещаний, а хлеба нет. Мы голодаем»
[292]. Ввиду неурожая колхозники не надеялись на компенсацию после обязательной сдачи госзаказа осенью и искали альтернативные способы выжить в трудные времена. Они больше не полагались на колхозы, заточенные на поставки государству и оплату труда работников только по остаточному принципу. Поэтому колхозники предпочитали работать на личных огородах и устремлялись в лес для сбора грибов и ягод, чтобы обезопасить себя от голода
[293]. Отчаянную ситуацию в колхозе в мае 1937 года описывает 16-летний мальчик:
Во ВЦИК тов. Калинину. От гр-на дер. Клетино Нерльского р-на Калининской области Горячева Федора Петровича.
В настоящем заявлении прошу обратить внимание на мое положение. 12 апреля 1937 года у меня повесился отец на работе председателя колхоза. В октябре месяце 1936 года его выбрали в председатели на время – на две недели, но так как народ осенью почти [весь] ушел на сторону, то всю зиму пришлось ему работать председателем так как 1936 год был неурожайный и семян к посеву в колхозе не хватило… К началу весеннего сева в колхозе был только один мужчина – я Горячев Федор 16 лет и еще мой товарищ Гучков С.Ф…. а засеять нам нужно было 82 гектара ярового сева. Отец мой повесился, написав записку «Силы больше нет, работать дальше не могу». А нас осталось 5 человек детей: 1. Поня 21 год, но она учится в Москве. 2. Я Федя 16 лет; 3. Клавдия 12 лет; 4. Ваня 7 лет; 5. Нюша 4 года; 6. Сережа 9 месяцев и 7. Бабушка 75 лет (у нее сломанная нога), 8. мама. На такую семью у нас после смерти отца осталось 5 фунтов хлеба. Но в этот же день, правда, нам оказали помощь 80 кг муки. Полученную муку мы давно съели и как нам дальше кормиться я даже не придумаю. Просьба разобраться
[294].
